— А мама где?
— Пусти меня.
Он опустил ее на пол.
— Где мама?
— Там! — девочка показала на стеклянную дверь, за которой открывалась просторная комната, заставленная чертежными столами и досками.
Девчурка ничем не походила на отца, но никто, глядя на нее и Радузева, не усомнился бы в том, что она дочь этого погасшего, странного человека.
Журба глянул в чертежную. Молодая женщина стояла возле почтенного бородача, который ей что-то говорил, сияя от удовольствия. Она слушала, наклонив голову, но взор ее — Журба заметил — обращен был в угол комнаты, к столику, за которым работал инженер лет тридцати, с энергичным умным лицом и фигурой спортсмена.
Привлекая общее внимание, Люба Радузева — жена — прошла мимо столов в кабинет.
Не желая мешать супружеской встрече, Журба сложил трубки и планшеты.
Золотистая, с такими же, как у дочери, голубыми кукольными глазами и пышными белокурыми волосами, тонкая, как подросток, она была привлекательна, и на нее нельзя было не обратить внимания.
Журба слегка поклонился.
— Уходите? — спросил Радузев, — Любушка, кстати... — Радузев засуетился. — Это заместитель Гребенникова, инженер Журба. Приехал на стройку. Будьте знакомы: моя жена.
Любушка вскинула свои необыкновенные глаза, сверкнула мелкими, словно зернышки риса, зубами и протянула руку.
— Очень приятно. Вы из Москвы?
— Не совсем...
— Давно приехали?
— Вчера.
— О, значит, еще не успели соскучиться!
— Разве здесь скучно? Простите, — обратился Журба к Радузеву, — я решил познакомиться с материалами акционеров сейчас, до встречи с товарищем Черепановым. Скажите, к кому мне обратиться в крайсовнархозе?
— Я напишу записочку. Одну минуту.
Пока он писал, Любушка села на стул, смело, по-мужски, положив ногу на ногу. Открылось колено, туго обтянутое черным чулком, сквозь который просвечивала розовая кожа. Заметив взгляд Журбы, Любушка натянула на колено край юбки, затем встала и отошла к окну.
— Вот, пожалуйста, комната 49, здесь записано, — и Радузев протянул клочок бумаги.
— Мама, а почему, когда мы шли, солнышко светило, а теперь не светит?
— А ты скажи, чтоб светило.
— Солнышко не умеет разговаривать!
— Занятная у вас дочурка, — сказал Журба молодой женщине. Люсенька уставилась на Журбу.
— Мама, у этого дяди вместо глаз синие ледяшки, почему?
— Ну, что ты, как не стыдно! — смутилась Люба.
— Наблюдательная женщина! — улыбнулся Журба.
Люба привлекла к себе дочурку.
— Чересчур наблюдательная. Утром, знаете, даю ей яблоко. Говорю, пойди, вымой под краном, вытри салфеткой и можешь съесть. Пошла. Я жду, жду. Наконец, является. От яблока уже кусочек откушен. Спрашиваю, вымыла? — «Вымыла». — «Чистенько?» — «Я его, мама, вымыла с мылом и почистила зубным порошком».
Все рассмеялись, даже проказница.
Журба пробыл еще несколько минут и вышел.
4
Кабинет первого секретаря крайкома Черепанова был обставлен тяжелой мебелью, пол застлан пушистым ковром. Сбоку, вдоль стеклянной стены, стоял длинный стол, на котором лежали образцы руд, угля, макеты доменного цеха; с обеих сторон стола высились кресла с кожаными спинками. На отдельном низком столике стояло четыре телефона, один — прямой связи с ЦК.
Черепанов знал Журбу по армии. Армейская близость — самая большая близость, в ней люди познаются, как в семье, — до мелочей.
Встретились по-военному, с соблюдением субординации. На Черепанове — зеленый френч с большими накладными карманами и широкое галифе; мягкие сапоги плотно обнимали крепкие ноги. Голову Черепанов брил, желая скрыть заплешину, но она предательски выделялась глянцевитостью среди сизых участков на висках и затылке.
Назначение Журбы секретарь крайкома одобрил, хотя понимал, что молодому инженеру-путейцу нелегко придется на строительстве металлургического комбината. Правда, имея такого начальника, как Гребенников, Журба мог быстрее расти, на это он, секретарь крайкома, и рассчитывал, когда ему сообщили о предполагаемом назначении в Сибирь его бывшего подчиненного.
— Очень хорошо, что снова пути наши сошлись, — сказал Черепанов, разглядывая сегодняшнего Журбу и сравнивая с тем, прежним. Голос у Черепанова был низкий, густой.
