А Машенькин первенец сам торопливо в мир выскочил, прямо на повитухин белый фартук. Крепенький, хорошенький. Отчего-то долго плакал, словно на кого-то жаловался бабульке, которая с того дня стала жить у Кукушкиных. В свой дом уходила на час-другой, чтобы с коровой управиться да печи протопить. Апрель то оттепелями баловал, то нешуточные морозы засылал. Внимательно, день за днём, присматривалась она к Марии, но той вроде после родов хуже не стало. Хотя и здоровья не добавилось. Лицо оставалось болезненно бледным, неулыбчивым. Лишь когда кормила и пеленала сына, делалась необыкновенно радостной, счастливой и по-прежнему красивой.
– Видела бы Клавдия доченьку с младенцем… Вот, что материнство с бабами совершает, – частенько говорила Машеньке в такие минуты Прасковья, смахивая быструю слезу. Учила молодую маму разным проверенным хитрушкам да мелочам, чтобы малыш рос здоровым да смекалистым.
Вовке исполнилось три месяца, и председатель поссовета принародно выписала малышу свидетельство о рождении: Владимир Семёнович Кукушкин. Так Маша попросила, чтобы дать сыну имя своего отца, а отчество – деда. Крёстной матерью определили Проню, крёстным отцом – Прохора Сухова, который гордо и торжественно держал кроху на жилистых рабочих руках.
– Высказать не могу, как рад! Первый сынок-крестник объявился. Стало быть, не совсем уж падшим грешником у Господа числюсь. Благодарю за честь и обещаю стать Вовке, Машенькиной кровинке, настоящим, добрым отцом.
– И вправду, малой Вовка – роса к росинке, её копия, только с писуном. В остальном – один к одному похож. И личиком, и тельцем. Солидный народился малыш. Наш, ивановский, – подтвердила Проня, а слово её, что печать Самгиной, топором не вырубишь.
Рядом стоящая с мужем бездетная Нюся тут же не преминула хлестнуть Прохора худой ладонью по затылку.
– Я те покажу, старый дурак! Ишь, чего захотел… отцом настоящим… Маша-то тебе, черту лысому, во внучки годится. Ну кобелина, ну стервец!..
– Да успокойся ты! – грубо оборвала Нюсю Самгина. – Место и время понимать надо. Прохор младенца-ангелочка на руках держит, а у тебя дурь на уме. Вот же бабьё! Все одной думкой живёте. Да наша Машенька не из тех… чтоб чужими мужиками тешиться. Запомните слова мои! И мужики, и бабы! Не то со мною сквитаетесь. Худого с Кукушкиными не дозволю! Не дам в обиду, поняли, оглашенные?!
Ивановцы давно знали: с Таисией шутки плохи. В гневе – зверь баба. От грозно рычащего голоса председателя мухи по углам забивались. Мужа и того не щадила, если, бывало, провинится перед ней. Бедный, прятался по соседям до той поры, пока сама не разыщет. Но такое у Самгиных случалось редко, и селяне плохого не помнили. Ценили своего председателя за радение, справедливость, способность драться до победного конца за каждого, кто попадал в беду.
Мужики первыми поддержали Самгину, тоже приструнив ревнивицу Нюсю. А Таисия Тимофеевна, справившись с собой, достала из сейфа две бутылки шампанского с коробкой конфет в красивой целлофановой обёртке, подаренные ей районным начальством к 8 Марта.
– Расти, Вовка, богатырским мужиком да будь нам сыном желанным, – прослезилась с комком в горле Таисия Тимофеевна, – вот бы, Маша, твои мать с отцом порадовались. Теперь, дева, зря времени не теряй. Берись-ка вновь за своё ремесло, матерью наречённое. Совсем мы без тебя обносились. Покупать-то обновы не на что. Времена не те.
Так и вошёл в большое ивановское семейство желанным сынком Вовка Кукушкин. Владимир Семёнович, внук уважаемых Кукушкиных, а не сын какого-то там Трахова, который надеждами разбередил ивановцам душу и сунул залогом за купленную землю валютную «куклу». Договорились они, чтоб и духу его тут не было.
Мария вновь села за швейную машинку. Головы не поднимала. За неделю ворох новых вещей нашивала: рубах, штанов да юбок с кофтами.
Ошалелое время пролетало незамеченным. Вот и её сынишке исполнилось четыре годика, но по виду все пять дашь. Рослый малыш, ласковый и смышленый, сам находил себе занятия. Любил рисовать самолеты.
– Бабуля, а куда папка мой уехал? – Прасковья Никитична вовсе не ожидала такого услышать. Маша в это время доила Бурёнку.
