— Я изнываю от безделья и незаслуженной обиды, — с дрожью в голосе говорил юноша. — И умоляю вас: возьмите меня с собой в Париж. В пути я готов быть вашим преданным слугой, а когда мы доберемся до Парижа, я попытаюсь найти там себе работу или службу в королевских войсках и в тягость вам не буду.
Шевалье задумался. Он вспомнил, что ему еще предстоит заехать на обратном пути к графу де Лярже и решил, что иметь с собой слугу вполне соответствует его положению.
— Я согласен, — сказал шевалье. — Но я не хотел бы вызвать неудовольствия со стороны господ де Корберон, и поэтому вы должны проявить сугубую осторожность при своем исчезновении.
— Будьте спокойны, господин шевалье. Я исчезну за день до вашего отъезда и затем подкараулю вас за мельницей у опушки леса.
IV
Граф де Лярже долго не хотел лишать себя чувственных прихотей, и поэтому до сорока лет безвыездно проживал в Париже. Ночи, свободные от любовных приключений, он проводил за игрой в фараон. Последняя страсть и заставила его внезапно покинуть веселый Париж, жениться <…>[1] и деньги тестя давали ему возможность проявлять свой столичный вкус. Это выражалось в планировке парка, в устройстве замысловатых бассейнов, окруженных пирамидами остролистника, и в установке задумчивых мраморных статуй.
Уже четыре года предавался он бестревожным радостям идиллической сельской жизни. Красивая графиня дополняла эти радости нескучной любовью. Но появление шевалье оживило старые воспоминания о веселых проделках и об утонченной любовной игре. Граф встрепенулся и, не столько ради гостя, сколько из желания показать своей молодой жене изысканность парижской жизни, он пренебрег простотой сельского уединения и точно распределил часы для приятных развлечений, обедов, ужинов и интимных собеседований. Это отлично удалось ему, и он ощутил извращенную радость, когда убедился, что столичный щеголь, всего только пятнадцать дней отсутствовавший из Парижа, как мальчик влюбился в его супругу и изнывал от скрываемой к ней страсти. И, лукаво усмехаясь, граф не оставлял их наедине ни на одну минуту, стараясь безотлучно сидеть между ними.
— Эта провинциалка меня заколдовала, — доверчиво признавался шевалье молодому Бертрану, когда укладывался в постель. — И невозможность овладеть ею бесит меня до чрезвычайности. Неужели же мне так и не удастся наставить графу рога?
Бертран, краснея, опускал свои длинные ресницы и вздыхал.
Так проходили дни. На седьмой день, утром, помогая шевалье одеваться, Бертран сказал ему задыхающимся голосом:
— Господин шевалье! Из подслушанных в людской разговоров я узнал, что графиня к вам неравнодушна, и мне кажется, что, если вы попросите ее о ночном свидании, она не решится отказать вам.
— Ты думаешь? — вспыхнув, спросил шевалье.
— Я уверен, — ответил Бертран и, точно глотая судорогу, шепотом добавил:
— Только не откладывайте этого, господин шевалье. Я же берусь еще сегодня передать ей вашу записку.
V
В ответном письме, которое Бертран принес от графини, торопливым почерком было написано:
«Мы встретимся в час ночи в голубой беседке. Но я ставлю условием, что это случится не ранее кануна вашего отъезда. При этом умоляю вас — будьте осторожны и не выдавайте себя ни взглядами, ни словами! С не меньшей осторожностью ведите себя и в беседке, потому что ночью по парку бродят сторожа».
— Бертран! — вскричал шевалье, в восторге обхватив своего слугу за талию. — Это больше, чем я мог ожидать. Браво, Бертран! Браво! Из тебя выйдет толк. А я, в свою очередь, не останусь перед тобой в долгу. Но почему ты так краснеешь?
С этими словами шевалье посмотрел на себя в зеркало, затем схватил трость и поспешил в парк, к голубой беседке, чтобы тщательно осмотреть место предстоящего любовного поединка.
Вернувшись, он мечтательно сказал Бертрану:
— Конечно, я предпочел бы нежность графини впервые изведать в широкой кровати эпохи покойного короля. Но приходится мириться с обыкновенной садовой скамейкой. Ах, Бертран, Бертран! Чувственные образы — самые запоминающиеся образы. Ты поймешь это только впоследствии. Но перестань так краснеть. Меня это порядком начинает раздражать!
