— Вот тебе и уркаганы всяких сортов! — сказал Валерик, когда они отошли подальше от судилища. — Понравились?
— Ну их к черту!
Коротко посоветовавшись, ребята нацелились на карусель.
Яркая, летящая, полная музыки, она уже давно привлекала внимание Данька, манила, звала к себе издалека. Как же не манить, как же не пленять! Карусель была настоящей вершиной этой огромной, необозримой ярмарки. В сиянии, в цветистом сказочном вихре мелькали там люди, летая на волнах музыки. Весь день летели они куда-то, как гордые, счастливые птицы, летели стремглав, оставаясь в то же время на месте.
Впервые в жизни Данько получил возможность испытать такое дорогое, редкое, неземное наслаждение. Видели бы его криничанские ровесники, как он, вольная птица, гуляет сегодня в Каховке! Играет на рулетках, обедает «от пуза», огромная, в звоночках и бахроме, карусель — к его услугам… Он может сесть на коня или на лебедя, летать на нем хоть до вечера, и никто его не сгонит, и никто на него не накричит, потому что он уже сам себе господин!
Ребята выбрали себе пару добрых больших коней с красными гривами. Очутившись высоко над толпой, Данько сразу почувствовал, что он и босой, и нестриженый, и лопоухий, и что штанишки на нем куцые (полотно сбежалось от дождей), и что крашенная бузиной рубашка истлела у него на плечах, там, где пролегли лямки от мешка. Конечно, для такого торжественного случая и одежда полагалась какая-нибудь другая, дорогая, необычная, как у героев сказок и легенд. Однако никто на Данька и на его вид внимания не обращал, другие сезонники, которые толпились здесь, тоже были не в шелках, да и он сам скоро забыл о своей внешности. Музыка уже играла, ретивый карусельный конь уже летел, и Данько, забывая обо всем и обо всех, в увлечении пришпорил его босыми запыленными ногами.
У Данька перехватило дыхание от неизведанного доселе полного счастья… Мелькало перед глазами подвижное море людских голов, поблескивало где-то далеко внизу сверкающее крыло Днепра, а навстречу полотняной истлевшей рубашонке с музыкой и ветерком, с нежным чарующим шуршанием летело небо праздничным голубым шелком.
VIII
Ночевать Данько затащил Валерика на берег, к своим. Разве там места не хватит? Разве подстелить нечего? Круча — под голову, Днепр — в ноги, а небом накроются!
По нраву пришлись ребята друг другу, решили не разлучаться — наниматься на сезон вместе.
В этот день вся ярмарка наблюдала, как заходит солнце. Может, «за стену»? Может, закат предскажет дождь этой жаждущей, забытой богом земле?
Но солнце, как и вчера и позавчера, снова садилось на сушу, опускаясь в мглисто-кровавое гнездо где-то за плавнями, за голыми заднепровскими холмами.
Вздыхали люди, стоя на каховских кручах, овеянные сухим багрянцем ярмарочной пыли. Было удивительно и страшно: столько дней с утра и до ночи свистят из-за горизонта ветры, но ни одной тучки не могут пригнать на таврическое небо. Освещенное закатом, оно было и сейчас от края и до края пустынно-чистым.
По дороге к своим Данько купил несколько связок бубликов и обвязался ими крест-накрест. Хотел угостить сестру, одарить девушек, — пусть знают, что он гуляет сегодня.
К криничанам Данько явился героем дня. У Сердюков руки задрожали, когда парень зазвенел своим капиталом.
— Где ты… Данило… откуда?
— Угадайте, — дразнил их Данько.
— Казну ограбил или черту душу продал?
— Ни казны не грабил, ни души не продавал. В рулетку выиграл!
Это окончательно доконало Сердюков:
— Такая даровщинка!
— Счастливый ты у нас, Данько, — щебетали девушки, похрустывая бубликами. — В сорочке родился!
Подсчитали Даньковы медяки, их оказалось довольно много: около четырех рублей. Посоветовавшись с сестрой, парень решил, что завтра же пошлет свой выигрыш матери в Кринички.
— Порадуем маму: пусть знают, что не умерло в Каховке наше счастье!
Формальности, которые надо было выполнить на почте, Валерик брал на себя.
Валерик понравился криничанам.
— Какой хорошенький мальчик, — сказала Ганна Лавренко при встрече. — Жаль только, что загорел сильно, почернел, как цыганенок. А может, ты и в самом деле цыганенок?
