— Ну, стойте, — сказал Мишка, — теперь надо перелезть.
— Я не полезу, — шепотом сказала Люся Мольер. — Мне нельзя.
— Ладно, ты будешь караулить. Оставайся.
— Нет, не хочу караулить. Я пойду с вами.
— Так тебе же нельзя?
— А караулить мне еще хуже нельзя.
И как она отличала, которое «нельзя» хуже, а которое лучше?
Мы начали карабкаться в том месте, где проволока наверху оборвалась и спускалась почти до земли.
«А вдруг по ней пропущен ток, — подумал я. — Лучше не трогать».
Некоторые кирпичи вывалились из стены, и там можно было цепляться рукой, только без варежки. Мишка залез хорошо, я с Толнком тоже, а Люся, конечно, зацепилась шарфом за проволоку, и пока мы ее отцепляли, то сами тоже запутались несколько раз и ободрались кое-где до крови. Лучше бы проволока была с током. Тогда бы ее тряхнуло хорошенько, сама бы отскочила — не нужно и отцеплять.
— Глядите, глядите, — закричала она, едва отцепившись. — Сколько железа!
— Ну, что я вам говорил! — сказал Мишка. — Уж я-то знаю, где искать.
Там, за стеной, и правда тянулись целые горы и ущелья железных обломков, и не было видно ни одного человека. Все перекореженное, смятое, не понять что, только если приглядеться, можно было разобрать: вон торчит ствол пушки треснувшей, вон рельс, а там, наверное, гусеница от танка. А это что? Подводная лодка? Торпеда? Прожектор? Никогда бы не поверил, что железо можно так скомкать. Как хлопнутый бумажный кулек. Почти все ржавое, мокрое от стаявшего под солнцем снега, и в разных местах поднимался пар, как дым после сражения.
Оттого, что не было видно никаких людей и сторожа, мы перестали бояться и смело полезли вниз, кричали и толкались, как в своем дворе. У меня был мешок, а у Толика — взрослый портфель с табличкой, он никому не давал ее почитать. Внизу он вдруг спросил:
— А какие они, цветные металлы? Какого цвета? Вечно он придумывал странные вопросы.
— А ты что, не знаешь? — спросил Мишка с презрением.
— Да, не знаю.
— Пора бы уж знать в твоем возрасте.
— А ты сам-то знаешь?
Мишка ничего не ответил и стал спускаться еще ниже. На лице его было так много презрения, будто он и сам знал про цветные металлы и нам уже объяснял тысячу раз. Все-таки у него был очень сильный характер, у Мишки. Я бы, например, на его месте тотчас же покраснел и опозорился, все бы увидели, что я ничего не знаю, а он ни за что. Как мне хотелось стать таким же решительным! Я полез за ним и сразу увидел там железное колесо. Оно было такое цветное — цветнее невозможно. Синее, как мои штаны, и с дыркой посредине.
— Нашел, нашел! — закричал я, показывая колесо.
— И я, и я! — запела Люся.
— Я буду искать медь, — сказал Толик. — Медь точно — цветная.
Я положил синее колесо в мешок и полез искать дальше. Теперь мне хотелось бы найти красное. Но то первое было такое тяжелое, — я понял, что больше мне просто будет не унести. Вообще металлы долго не пособираешь, это вам не картошка и не грибы. Положил одно колесико, и все. Зато я нашел наверху железной горы кусок самолета с почти целой кабиной, сразу же залез в нее и дал газ.
— Лево руля! Полный вперед! Табань! — кричал я.
А Мишка сел внизу на артиллерийское сиденье с дырками, целился в меня, кричал:
— По немецко-фашистским захватчикам — огонь! Огонь! Прицел ноль-пять, трубка ноль-шесть. Огонь!
— В пике! На таран! — орал я
— Шрапнелью! Обходи! Заманивай!
— Стойте, не стреляйте — закричала вдруг Люся. — Это же наш самолет. Вон звезда.
Я высунулся и посмотрел с той стороны, где она стояла. Там и правда сохранилось что-то, нарисованное краской. Без сомнения, это была звезда.
Мы замолчали. От такой неожиданности невозможно было не замолчать. Нам как-то само собой казалось, что все сваленное и перебитое здесь железо — немецкое, даже в голову не пришло бы думать иначе. И вдруг наш самолет, со звездой. А мы еще в него стреляли и хотели сбить. Правда, я-то не сбивал, я сам летал, но тоже хотел, чтобы меня сбили, раз уж я немецкий.
Нам стало не по себе. Все же эго было жуткое место, как кладбище. И солнце куда-то неожиданно пропало, будто его выключили. Я начал вылезать из кабины (хотел выброситься с парашютом) и вдруг увидел, что к нам снизу кто-то бежит — бежит молча и то ли дышит тяжело, то ли рычит. А в руке короткая палка с крючком, багор. Железо грохает под ним, сыплется, а он прыгает, как по ровной земле, все ближе и ближе — дышит и рычит, дышит и рычит. И тогда я закричал нечеловеческим голосом и тоже бросился бежать, покатился вниз с другой стороны горы.
