Таун Даун - страница 19

. А ведь они-то – людишки хуже некуда! Хотя, наверное, все дело в моем внутреннем несовершенстве. С теми я несчастлив, с этими мне не понравилось… Урод в квадрате! Сверханомалия. Урод Уродович Уродов. Король мутантов. Крысиный император. Царь Монреаля – этой провонявшейся горы, на которой беженцы из Франции выменивали на вшивые одеяла землю и воду, небо и облака. Иногда все это выглядит как рай. Тогда я после очередной смены, быстро переодевшийся дома в цивильное платье, сажусь в тыкву и, управляя повозкой с десятью серыми рысаками, мчусь на балы. На ногах моих – ослепительные синие туфли. Их подарила мне крестная. Ирина, моя Мелюзина. Вообще, это моя жена, но она же и крестная. Ведь писателем я стал только из-за нее. Она, может, и не знала, и не хотела. Просто одного ее прикосновения хватило. И вот я счастливой Золушкой… ожившей Прозерпиной… мчусь, вырванный из Ада на несколько часов, в хрусталь и смех, терпкие вина и тончайшие – тоньше вин – разговоры. Это моя вторая жизнь, тройное дно, вечная изнанка русского самозванца. Иногда мне везет и я попадаю к умным и интересным собеседникам. Такими оказались Каролин Галло, Надеж О’Брайен и Максим Нюдар. Два часа в эфире их радиопередачи я шутил о Набокове, похмелье, Де Голле, книгах алжирских писателей, переведенных на французский язык тунисскими писателями, Монреале, своем акценте, страсти русских в алкоголизму и сепаратизму, девственно белых лилиях, синих полотнах, бобрах, белках и венесуэльцах, луне… причем двух разных, одной Мейлера, а другой доктора Фауста… и о Живаго, раз уж мы заговорили о докторах… Вскочил на литературу, как гоголевский бес на месяц. Поплыл, как девка, которой под юбкой пятерней вздрючили. В глазах собеседников видел понимание, любовь. Лица светились. Я вошел в раж. Жестикулируя, даже микрофон уронил. Воображал себя героем светской хроники, «звездой», почти угасшей, но вспыхнувшей вновь… Сочинял про себя некрологи, не жалел похвал. Прослезился! После этого мы отправились в кафе за углом, которыми улица Святой Катарины изобилует, как бока дистрофички, и заказали вина. Мои хозяева с ходу признались мне, что плевать им на то, что я пишу, как, и зачем. Они прочитали статью в «La Presse». Я – то, что им нужно! У них есть идея организации. Им нужен человек с опытом… Что-то вроде советника… Военного инструктора. Специалиста по конспирации при этом. Немножко шпионажа, чуть-чуть городской войны и, конечно, идеология. Речь идет о сепаратизме… Они – патриоты независимого Квебека! Было много болтовни, всяких ничтожных референдумов… Одно издевательство эти голосования. Квебек миром никто из Канашки-федерашки не выпустит! Значит, поступать надо, как сделали русские на Украине. И как собирался ты в Молдавии, Владимир! Собрать оружие, людей… провести подготовку и вломить по самые гланды этим дебилам англосаксонским… сраному федеральному правительству этому… Итак, выпьем. Ты с нами? Я не очень понимал, крутил головой, ошеломленный… Полдня носили с Виталиком металлические шкафы из офисного здания в подвал. Темно, на полу трубы. Покатилась одна, едва не размозжила мне лодыжку. Грязь, пауки… Виталику, как обычно, хотелось посрать, пришлось сделать свои дела прямо в углу. Хорошо, там кроме крыс никого не оказалось. Ну как хорошо?.. Одна вцепилась Виталику прямо в сраку, тот бегал, кричал. Я ударил ботинком, попал, к счастью. Крыса отвалилась толстой пиявкой, отрастившей шерсть и лапки, заюлила в углу. Не стали связываться, ушли. Виталик подтирал дерьмо и кровь. Грязи налипло столько, что едва отмылся дома. Вылил флакон одеколона на себя. Все это было несколько часов назад. А сейчас я сижу в уютном, европейского типа, кафе, пью вино, и два франкоканадца склоняют меня к заговору и измене против страны, гражданство которой я получу через четыре года. И то если повезет. Не бойся, Владимир! Паспорт у тебя в кармане! Первым гражданином этого государства станешь ты, за заслуги! Что они имеют в виду? Все просто, как пара центов, приятель. Квебек должен стать независимым!

…Утром выхожу из дома под грустное поскрипывание чаек. Откуда они здесь? Вроде бы прилетели с морского берега. Разумеется, не сами. Крыльями не махали… В Северной Америке давно уже никто сам не ходит, не плавает и не летает. Я предполагаю, что чайки воспользовались аэротранспортом. Сели на самолет с пересадкой в Квебеке, дернули по рюмашечке виски. Скушали по бутерброду. Ну как бутерброд… Одно название! Жадюги из авиакомпании суют в пластиковую обертку две сухие галеты и между ними – ломтик помидора. Будь добр, не помри с голоду во время трансатлантического перелета. Чайкам нравилось. Сидели, важные, носатые. Покряхтывали да попердывали. После взлета крутили головами, смотрели бусинками, что вместо глаз, в иллюминатор. Самолет разворачивался, соседка на кресле справа храпела. Чайкам было все равно. Они глядели на необъятные плато Квебека – плоская зеленая тарелка, вся в трещинках рек и озер, – и все гадали, чем встретит их Монреаль. Конечно, дождем! Конечно, ураганным ветром! Как здесь хорошо! Все как у Гудзона, только в сто раз лучше, потому что есть мусорные баки, в которых можно порыться. Конкуренцию составляют белки, но те уже настолько разжирели, что какой-нибудь голодной, проворной чайке, добравшейся до Канады дальним перелетом из Индии или там Вьетнама, ничего не стоит добыть еды первой. Белки здесь еле ползают, такие жирные. Иногда они переползают дорогу, как поток леммингов, странных грызунов, которые уходят на дно вод. Текут шерстистым ручьем навстречу сладкой смерти… галлюцинациям без кислорода… Куда они идут? – задают вопрос ученые. Конечно, в Канаду! Им наверняка раструбили о том, что правительство этой страны ждет квалифицированных, образованных и, разумеется, физически здоровых леммингов. Для интеграции. Полной, всеобъемлющей. Пусть только не жалеют сил, времени… Вот лемминги и идут в море. Предполагают, что выплывут. Может, так оно и есть. Может, их и выносит на берег Гольфстримом, или что здесь течет, и некоторые из уцелевших приползают, дрожа, в Монреаль, где им справляют документы в министерстве иммиграции. И они, после четырех лет испытательного срока, становятся жирными, неповоротливыми белками Монреаля. Вот так. И я жду терпеливо, пока стадо голов в двести переползет дорогу от одного жилого массива до другого. Белки на меня даже не смотрят. Это нормально. Иммигрант не существует даже для животных. Да так и лучше. Внимание пугает меня, сбивает с толку. Обещает неприятности. Если на тебя обратили внимание, значит, ты что-то разбил. Вазу, чашку, лампочку, наконец. А какая разница? Никакой! Все они только и ждут этого момента… хрустального дребезжания стекла в упаковке из одеял – таких тощих и драных, словно египетские коровы-годы… на то они и иммигрантские одеяла – чтобы подскочить к тебе. Ага! О-ла-ла! Вот оно! Сразу появляются калькуляторы, цифры, бухгалтерские счета… Фактуры, налоги, цены, чеки… Чувствуешь себя финансистом. Бурундук с Уолл-стрит. Само собой, цены фантастически возрастают, происходят невероятные превращения. Куда там Апулею с его чудесами сраными! Метаморфозы… На перевозках – вот метаморфозы. Простенький и старенький диванчик из ИКЕИ превращается, стоит задеть им порог, в шикарную софу из красного дерева, обитую кожей последнего мамонта, добытого в горах Альберты группой исследователей-энтузиастов. Сто тысяч долларов! Еле живая, дребезжащая плита, включенная в стоимость аренды, – разумеется, клиент ее ворует, поэтому мы и переезжаем в пять утра… или десять вечера… пока консьержа нет… – оборачивается шикарным изделием из будущего. Готовит то, что вы замыслили. Дамасская сталь, древнерусский булат. На выключатели пошли рубины, эмаль – зубная, человеческая. Зубная работа! Двести тысяч долларов. Конечно, американских! Один к одному и двадцать. Американские выгоднее… Что там еще? Порванное одеяло, привезенное перуанкой из предместья Лимы, – за него прапрапрадед клиентки продал белому дьяволу душу и землю, – оборачивается лебединым пухом в тончайшем и драгоценнейшем китайском шелку. О, не стоило и говорить! Конечно, раритетный! Шелк с платья наложницы императора Пу И и всех его воинов из терракоты. Подписано лично председателем Мао. Послушать клиентов, так мы сокровища перевозим. Хотя носим мы практически всегда один только мусор, на который и одеял с клейкой лентой жалко. Одеяла, впрочем, тоже невероятно грязные. Все – очень грязное. И все стоит миллиардов, потому что это шанс. Шанс поменять мебель, шанс купить новую лампу, шанс получить немного денег, наконец.