Ночь закончилась. Большая Мать светила над краем леса, под низкими тучами. Ещё спали дети, приткнувшись друг к другу, и, прижимаясь к их бокам, дремали мышеловы.
Лада спала на полу под сбившимся старым плащом. Акут, лёжа на спине, сквозь прищуренные веки смотрел на светлые полосы крыши, слушая знакомый утренний шум. Просыпался.
На низком столе, укутанный в чистую тряпку, лежал щит, горбя круглую спину. А рядом сидел сизый с голубой спиной мышелов, мыл морду лапой, расчёсывал когтями усы и посматривал на хозяина. Акут сложенными большим пальцем и мизинцем отправил мышелова на утреннюю охоту. Сел, обхватив руками колени, положил на них подбородок. День пришел важный, из грозди самых важных дней жизни, эта гроздь у кого-то большая, а у кого-то из двух-трех плодов… И тут лучше не думать много, а просто идти по времени, делая дела — одно за другим. А которое не вспомнилось, то и не было важным.
Вставая, нагнул голову, чтоб не просыпалась на волосы труха с низкой крыши. Сам может спать где угодно, но теперь — жена, и надо мягкое ложе на двоих. Мало вещей у него! Мисок для еды всего две. Одежда…
Мотнул головой, и мысли порхнули в свет наступавшего дня. Пошёл к старой корзине, накрытой широкими листьями. Там валялись безделушки, которые мастерил для себя или чтоб лучше пелась песня, а иногда хотел подарить, но делал не так и бросал в корзину. Порывшись, вытащил гребень с толстыми зубьями, на спинке — резной силуэт лесной кошки.
Положил гребень на край стола, рядом с широкой кожаной лентой, по которой вился цветной орнамент из красных листьев. И пошёл к двери, стоявшей закрытой три дня и три ночи. Распахнул её в свежее, мигающее светом и облачными тенями утро, улыбнулся запахам мокрой земли и трав. Пусть всё идёт, как идёт, чего бояться, если щит лежит на столе важный, неся на себе мир. А раз так, то весь день устремится туда же, куда течёт его радость, как листья, ветки и лодки по речной воде. Так думал Акут, зная о силе правильно сотворённых вещей.
Стоя на пороге, щурил чёрные глаза, отвыкшие от наружного света, оглядывал поляну и деревья, блестящую траву, слушал крики детей и барабан, сзывающий охотников на последнюю охоту. Пальцами расчёсывал чёрные с сединой пряди, забирая их в хвост привычным жестом, как делал всегда, только чтоб не мешали.
— Пусть и в дождь не забывает о тебе Большая Матерь, мастер Акут! А я смотрю сдалека и все жду, жду, когда знаки пустят тебя к людям.
Кусты сыпали мелкие брызги, когда Кора отводила руками ветки.
Ступала важно, поддерживая над босыми ногами подол праздничной цветной юбки, и бусы в семь рядов на плоской груди побрякивали и шелестели. Близко не подошла, остановилась и вытянула шею, пытаясь за плечом мастера разглядеть, что там, в чёрном проёме дверей. В распущенных волосах кивал красный цветок речной лилеи.
Акут услышал, как за его спиной вздохнула спящая, и заступил дверь, чтоб не дать старухе увидеть.
— И тебе милости богов, живи их заботами, Кора. Что нужно от меня?
Кора топталась по росной траве, бежали, падая сверху, тени облаков, и белки глаз отсвечивали на коричневом, как жухлый лист орешника, лице. Казалось, морщится, стараясь придумать, зачем пришла. А может, и правда придумывала.
— Слыхала я, вождь дал тебе важную работу. Потому три дня ты не выходил?
— Да.
— Получилось ли?
— То не мне судить. Иди на площадь, если вождь захочет, пусть будут долгими его годы и тяжёлыми корзины с плодами, сам прикажет показать.
— Да, мастер Акут, да.
Кора отпустила подол, и он упал на мокрую траву, вытянула шею так, что натянулись по ней жилы. Акут оглянулся с досадой. Женщина моря проснулась и стояла позади него, прижимая руками к груди старый плащ, из-под которого свисала распустившаяся тайка.
— Иди, соседка, как вспомнишь, чего хотела, придёшь и расскажешь. Пусть светит тебе Большая Мать.
Он захлопнул шаткую дверь. Взял Ладу за руку, повел её к столу. Не говорил ничего, только подал гребень и вытащил на середину, под дыру в крыше, миску с водой, показал, мол, смотрись туда.
Лада, спросонья послушная, склонилась над колеблющейся поверхностью и стала расчёсывать спутанные волосы. А мастер смотрел, как держит она гребень в той руке, что ещё вчера не могла поднять из-за боли в плече. Прислушивался к себе — болит ли? Его плечо не ныло и не дёргало, только щекотало на нем кожу, будто подживает старая ссадина.
