Так шло с начала времён, и никто не боялся Западного ветра.
Только мастер знал, что дожди, пришедшие на хвосте его, — собраны из слёз. Ветер плакал. Но люди притворялись, что не слышат. В хижинах полно вяленого мяса и речной рыбы, и после дождей, к следующей жаре, родятся мальчики — будущие охотники. А среди девочек будут те, кого заберут, чтоб Западному ветру всегда хватало слёз.
Мастер повернулся. Шея затекла, и он повернулся еще раз, снова лёг на спину, глядя, как черные листья в щелях крыши полощутся в порывах ветра. Подумал, сердясь, что вертится без сна и крутятся в голове мысли — одни и те же, ходят по кругу. А всего-то один раз пошёл туда, спасая себя от непокоя. Получил нож, получил покой обладания. Но потерял остальной покой, который держит жизнь. И теперь каждый год слушает Западный ветер, и сердце его ноет, будто кричит раненый маленький заяц без матери в густой траве.
…Их заберут. По-разному. Одни потеряются в лесу, когда уйдут за ягодами, другие убегут сами, поругавшись с парнями. Немного из племени, человек пять-шесть.
Когда-то он понял, что так бывает из года в год. Пришёл к вождю рассказать, но тот, опустив голову, посверкивая из-под наведённых чёрным соком бровей глазами, не дослушал, крикнул, чтоб выгнали. Погрозил: из племени тоже выгонят, если будет болтать ерунду. Лес огромен, в нем — звери. Иногда приходят такие, которым нет имени, издалека. И странно ли, что каждый год теряются несколько глупых девушек или детей. Кто не смог оберечь себя в лесу, тот сам виноват.
Так говорил вождь, когда воины выталкивали мастера из большого дома. Он упал со ступеньки и подвернул ногу. Сидел в хижине, вырезал из дерева фигурку девушки, что пропала последней в тот год. Многие хотели подарить ей плетеный поясок, ждали только Западного ветра, но ветер пришёл, и она ушла за ним.
Мастер закутался в циновку и сел, привалился к деревянному столбу. Можно наощупь найти кисет и закурить. Но незачем приманивать ветер огнём трубки. Только сидеть и ждать, когда станут видны в щелях дрожащие от ветра длинные листья на крыше. И думать.
Мастер думал о том, что совсем близко — о распухшей от моря реке и о том, что утром его двор засверкает осколками перламутровых раковин, о маленьких зверях в тайных норах и о птицах, как они там, в лёгких гнездах, которые качаются на концах веток. И потом стал думать выше и дальше, будто он и есть птица, летит над лесом и видит сверху, как прореживается листва над тропами зверей и людей. Если лететь от моря, вглубь, то на полянах — серые спины слонов, их трогать нельзя и даже поклониться им нельзя, они не понимают языка племени, живут сами себе. Но можно, спрятавшись, смотреть долго-долго на столбы серых и коричневых ног, загнутые белые зубы и длинные гибкие носы. И потом унести в голове огромность их боков и как они кричат полной глоткой. Об этом никому не расскажешь, все будут смеяться, что разум мастера, и так невеликий, унесла лесная обезьяна. Может быть, Онне рассказал бы. Но чем дольше дует Западный ветер, тем яснее мастер видит: правильно остался недоплетённым её поясок. Он говорил бы с ней и любил её ночами под сеткой дождя над крышей. А потом увёл бы её туда, где из женщин делают слёзы. Сам…
Мастер потянулся и взял таки трубку. Стал бить чирком по кресалу, зажав его в руке. Искры летели в темноту и умирали. Мокро было в ночном воздухе, свистели листья за стенами. И щёки мастера тоже были мокры. Трубка не зажглась. Ну и ладно. Один, в маленькой хижине на самом краю деревни. Почти деревенский дурачок, но и нужный всем, потому что кто еще вырежет такие узоры на посуде, кто выложит раковинами рукоятку копья и научит женщин, как покрасить мягкую ткань в разные цвета. Один он такой. Один. Может, если была бы жена, то бегал бы по дому такой же мальчишка, как этот сегодня. И его — всему научить. Но всякий раз, ночами Западного ветра, мастер думал: а если бы девочка. Тогда как? Жить, зная, что настанет срок и она не придет из леса. Кто знает почему. Сошла на другую тропу и потерялась. Или большая кошка, чья спина узорчата, как солнечные цветы, снесла лапой ей лицо. Или… Или забрали её.
