Но увиденное, придя, не хотело оставлять его. Зажмурил глаза, надеясь, что картины исчезнут, но они были. Ухватился за ствол дерева, прижался, задевая локтем и головой низко висящие ветки. С листьев полилась на плечи тёплая ночная вода, намочила волосы и лицо. Стало полегче. Отпустил корявый ствол и пошёл дальше, упорно глядя на огонёк.
«Там нет Онны. Я бы увидел. И Оннали нет», — повторял в такт шагам, надеясь не испугать жену выражением лица. Но следом вползала мысль: «пока нет».
Потому что в показанном серыми бабочками время перепуталось — там были люди, которые ещё сегодня днем ходили по деревне и здоровались с ним. Много людей. И ещё — вовсе другие. Не отсюда. Черноволосая девушка, по возрасту вполне может быть чья-то жена, висела, распластанная в змеиных петлях по неровной стене. Худая, со светящейся белой кожей и чёрными, как ягоды плетника, глазами. А в нишах стен стояли, свесив руки, мужчины, будто спали. И Меру узнал охотника, пропавшего в лесу ещё до прошлых дождей.
«Я буду думать. Я — охотник, лучший! Как скрадываем нового зверя, думая, куда он идёт, и чем убить… так я — буду думать, со знанием Тику вместо копья и лука».
На пороге хижины снова посмотрел в чёрное небо. И увидел в еле угадываемых просветах иголочки дальних звёзд. Скоро дожди закончатся.
Острые башенки со шпилями, за которые цеплялись крошечные лианы с листьями, почти неразличимыми глазом, протыкали поверхность золотистого сока, мокро поблёскивая. Найя приблизила лицо к самому стеклу и всмотрелась. Вход в башенку был увенчан аркой, и туда, в глубину, шёл пологий подъём, теряясь за поворотом. Без ступенек. Не было окон в стенах, но под самым шпилем — одно, круглое, без переплетов. И так — на всех башенках. А рядом вперемешку — большие и маленькие дома со ступенечками к дверям. Но рядом со ступенями у многих покатые сходни с серединкой, вогнутой жёлобом.
За круглым стеклом метнулся свет очага, и Найя прикрыла уставшие глаза. Город внутри можно было рассматривать бесконечно, находя всё новые детали. У городской стены даже были видны начала широких дорог, терявшихся в изгибе стенок шара.
Заворочался на ложе мастер, простонал что-то во сне. Найя положила шар на лавку, придвинула к самой стене, чтобы не уронить ненароком. Прошла к постели и села на край, разглядывая спящего.
Когда две старухи, покричав друг на друга, успокоились и уселись в разных углах хижины, скрестив злые взгляды, Акут, напившись, протянул руку и взял у Найи принесённый Корой шар. Чуть не уронил, и Кора подхватилась с чурбака. Вскинула руки костлявыми крыльями и уронила, повинуясь окрику Бериты. Упала на место, только глазами следя за своей вещью.
— Выйди из хижины, — сказал он тогда Найе, глядя на шар, — пройди по мосткам, туда, к задней стене. Там — ветки, сверху. Листья острые и тёмные, как перо ворона, увидишь. Принеси…
Говорил трудно, останавливаясь и поворачивая голову, будто болело горло. Сгибаясь под низкими ветками, полными воды, Найя принесла листья на вытянутой ладони. С обломанных черешков сочился тягучий сок, и капли оставались на полу чёрными пятнышками. Наступив в одно, Найя дернулась. За босой ногой потянулась дрожащая липкая паутина застывающего сока.
Акут скомкал два листа, сунул в рот комок и разжевал, морщась. Смачивая палец тёмной слюной, втёр её в трещину на боку игрушки. Когда по боку зазмеилась жирная полоса, краем волчьей шкуры затёр лишнее.
Кора, подалась вперед, а Берита тяжело смотрела на нее.
— Так и будет? — визгливый голос взрезал стоячий воздух, — да я и сама! Могла! Что? Так и будет?
— Угомонись. Или хочешь, чтобы вся жизнь вытекла из твоей Вещи? — мастер протянул шар Найе, показал жестом, чтоб продолжила полировать стекло.
— Нет! Нет! Вылечи вещь, мастер!
Акут откинулся на циновку.
— Пусть сохнет. Когда выйдет Айна, надо идти в лес, далеко, искать пустую траву. Её сок крепкий, как котовий коготь, и прозрачный, как небо. Иди пока, Кора. Поживи так.
— Поживи, старая курица! — загремела Берита, воздвигаясь с лавки. Уперла руки в широкие бока, бросая в Кору злые слова. — Ты! Ты! Негодная, пустая, как…
