Его красивая, умная жена ни разу не удивилась тому, что муж лежит бревном. Гладила по голове и плечам, осторожно проводила пальцами по больной руке и поворачивалась, чтобы заснуть. И тогда, следом за теми мыслями, всегда приходила другая, вползала болотным ужом в тростники. О том, что будет там, куда её заберут. О дочери Меру не думал влажными тёплыми ночами. Не успевал. Потому что, как только сворачивалась кольцом в голове эта мысль о том, что Онна будет там и больше он никогда не увидит её, не прижмёт к своему животу спящую и не почувствует широкими ноздрями запах травы от волос, — входила в него тёмная мужская сила. И Меру разворачивал к себе жену, притискивал здоровой рукой и брал. Брал так, как до того — никогда… После первой такой ночи, неловко двигая больной рукой, приладил на внутреннюю дверь ещё одну циновку — поплотнее, чтобы спящие в маленькой комнате дети не слышали, как стонет их мать и как он сам рычит, захлебываясь и дёргая головой по подушке, набитой сухими листьями, — чтобы стереть со щеки слезу.
После приходил сон. Пустой, видно посланный богами, чтобы отдохнуть от страшных картин. А когда наступало серое утро, визжащее поросятами за стеной и перекликающееся криками соседок, мысли снова просыпались и ползали внутри головы. Тогда надо было что-то делать. Чинить крышу, управляясь одной рукой, поправлять стены и полку в чулане, чтоб не падала посуда. Помочь Онне кормить двух коз, привязанных в дальнем закуте. Но стоило сесть с занывшей от усталости спиной, баюкая перевязанную руку, как снова в голове начинался шелест и шуршание.
«Отдал жену, сам отдал, закричал, накормил страх обещаниями…»
— Меру? Рука болит?
— Что?
Онна присела на корточки, заглядывая снизу в опущенное лицо с квадратными скулами и широким носом. Протянула руку к повязке — поправить.
— Не надо. Не болит, — и, чтобы отвлечь женщину от своего лица, спросил, — а где Оннали? Уже вечер, где она ходит?
— Ты опять? Оннали ушла к подругам. А сын твой уже уснул. Ты много работал, Меру. Иди в постель, я принесу попить и сабы. Хочешь сабы? Я сменяла у Сании целый мешок, свежей.
— Да… Ты не хлопочи, ложись. Сабы не надо.
Он встал и пошёл к плотно закрытой на ночь двери. Откинул деревянный засов и вышел на мостки, вдыхая мокрый воздух. Над крышей раскинуло крону дерево, дождь застревал в его глянцевых листьях. Только по краям, где ветки были пореже, капли скатывались, шлёпая, торопились убежать в воду.
Меру нагнулся над перилами, смотря вниз. В темноте не видна была вода, заполнившая весь мир. Только морось и шлепки. И в голове снова шуршали мысли о том, что всё сделал неправильно и вождь отказался помочь. А старик Тику бормотал ерунду про всё, кроме его раненой руки. И теперь, хоть выломись сухой веткой, а повернуть ничего нельзя. Можно только подумать о том, что делать дальше. Как не ошибиться? Скоро выйдет Айна, высушит мокрую после ушедшей воды землю. И его женщины — взрослая и маленькая, уйдут в лес, по тропам, которые такие разные. Одни тропы — для еды, вдоль них растут кустарники с ягодами и хорошие травы. Но вот другие… Петляют по лесу, иногда выбегают к реке и даже делают вид, что поворачивают снова в деревню, но на деле все ведут туда, где лес становится чужим для людей. И там, на тропах, всегда пахнет так, будто за деревьями только что кончилась охота.
В доме за спиной тихо ходила Онна, под мостками иногда слышались всплески. Мокро шелестели листья, переговариваясь стекающими каплями.
— …Ты можешь выбрать, Меру. Отдай одну. А другая — останется.
Меру тряхнул головой и потёр висок. Мысли шуршали, покусывая лоб изнутри, казалось, они выползают через уши и протекают в воду сквозь сплетённые жерди. И шорох складывается в слова.
— Выбранную приведёшь сам. С-сам. Выбереш-шь и приведёш-шь…
Мужчина открыл рот, чтобы криком заглушить страшный шёпот, но сдержался мучительно, боясь испугать жену и спящего сына. Вцепился в перила и стиснул кривую жердь так, что боль выстрелила в пальцы, как сломанный сучок.
— Меру…
Он застыл, услышав шёпот из-за ствола дерева.
— Меру…
Боясь посмотреть, слушал затылком тихие неровные шаги. И совсем рядом — хриплое дыхание, перемешанное с резким запахом отты.
