— Это Синика, — сказала Найя через набитый рот, жуя и глотая, — он умный.
— Си-ни… — старуха сделала круглые глаза, — ты дала имя зверю?
— Ага. А что?
Берита глянула на мышелова, облизывающего её пальцы. Позвала нерешительно, останавливаясь на слогах:
— Си-ни-ка!
Зверь муркнул и поднял круглую, измазанную едой морду. Берита поспешно стряхнула его с колен.
— Иди, ешь там, — швырнула в угол огрызок. Синика мелькнул голубой меховой лентой.
Найя отодвинула большую миску. Отхлебнула из маленькой чего-то густого и сладкого, как кисель. Вытерла рот рукой.
— Берита, да хранят тебя всякие ваши боги. Мне нужны ответы. Кто их даёт?
— Ты хочешь знаний? — старуха сдвинула колени и медленно расправила юбку. На лбу её как собрались морщины во время выговаривания имени зверя, так и застыли, не расправляясь.
— Да. Акут отвечал мне. Но он болен. Кто даст мне ответы? Я уже могу понимать.
Проём двери и квадратное окошко, ничем не прикрытое, набирали ночной темноты. И огонь, тихо живший в очаге, становился ярче. Берита смотрела на молодую женщину, сидящую перед ней на полу с подобранными под цветную тайку ногами. Совсем девочка с виду, вон какая шея худая. Но рот сложен упрямо, и глаза серьёзные, почти злые. Да, ей нужны знания, иначе её упрямство не те горы свернет.
— Я могу дать тебе ответы. Не все. Но ты должна дать ответы мне.
— Я?
— Ты сделала круглые глаза. Хочешь меня обмануть?
— Я? Нет! — Найя махнула рукой, пожала плечами, стараясь не путаться в словах, — ты спрашиваешь. Тебе нужны ответы. Про меня? Нужны?
— Мне нужны ответы. Про тебя.
— А никому не нужны!
— Откуда взяла?
Найя вспомнила недавнее прошлое. И стала перечислять, водя рукой по колену:
— Вождь говорил своё про меня. Эта женщина, мать мальчика, она думала про меня — своё. Думала, сама знает ответы. И Акут…
— А он что?
— Он не хочет ответов. Он…
— Он любит. И боится твоих ответов. Ещё?
— Всё. Я болела. Никого не видела больше.
Берита потерла руками колени, собирая на них юбку. Найя заметила, что старшие женщины в племени носили не тайки, которые так легко снять, выдернув пару деревянных шпилек из драпировок, а обычные такие человеческие юбки. И обёрнутые вокруг груди однотонные повязки, края которых стягивались кожаными шнурками. Были похожи на старых цыганок поэтому.
— Твои глаза остры, маленькая женщина. И ты просишь знаний не для того, чтоб сварить из них еды или выбросить их в воду. Но знания ранят. Видишь меня? А я была такая, как ты. Только лучше.
— Да будут боги…
— Хватит. Пусть лучше Боги дадут тебе силы, чтоб знания не сломали тебе плечи.
— Я не боюсь.
— Глупые не боятся. А ты приготовь себя, как охотник перед большой охотой. И я дам тебе столько, сколько сможешь выдержать.
Мышелов мелькнул наискосок через хижину, и женщины повернулись к ложу, прислушиваясь. Акут под шкурой заворочался и стих.
— Спит, — сказала Берита, — скоро проснётся. Наше с тобой время — вот такое, — она отметила ногтем половинку толстого пальца.
Найя поднялась и ушла в угол, где спрятала узелок с семенами. Положила его на пол перед Беритой, развязала хвосты тряпки. Посмотрела с вопросом, собираясь спрашивать. Но знахарка, поняв, заговорила сама, подбирая слова попроще:
— Все любят. От доброй любви рождаются красивые дети. Так устроен мир. Но редко приходит другая любовь. Злая. Тогда мужчина — Еэнн, женщина — Айна. Он делает с ней, что хочет. Она делает с ним, что хочет. И даже если оба убьют друг друга, глядя в глаза, в которых нет человека, только звери без имени, то будут любить — до последнего дыхания. К Акуту пришла такая любовь. Он нашёл её на песке, принёс в дом, укрыл от всех и — любит.
— Но я… Я не люблю его так! Я его — не люблю!
— Любишь. Так любишь.
Найя смотрела на старуху с ненавистью. Ей казалось: с затенённого потолка спускается толстая паутина и прилипает к голове и плечам. Да как они смеют тыкать ей тем, чего нет! Она сама решит, кого ей любить! Уж не этого черномазого урода, почти старика, от которого пахнет козлом, а потные волосы вечно слипаются на концах.
— Это мое знание, Вамма. Теперь я хочу твоего.
— А про семечки?
