— Предполагал.
— Уже не плохо. Вот и он предположил, что ваша встреча с Михаилом Добровольским при посредничестве Леонида Примака означает, что вы продаете картину другому. Других версий в его дурьей башке, увы, не возникло. И Жук решил действовать. О том, что картина цела и находится где-то рядом с вашим логовом, он узнал от вашего соседа Влада. Да, увы… Парня уже нет в живых. Не прошел и ста метров от арки вашего дома, как его схватили люди Жука. Влад знал про ваш тайник. Да, да, в такой тесноте тайн быть не может… — Магистр выдержал паузу. — Итак, люди Жука сгоряча сунулись в подвал. Сами поджарились заживо и вас оставили без места жительства.
— Если вы так осведомлены, может, порадуете? Жука там, случайно, не было?
— Нет. Ждал в машине.
— Жаль.
— Еще порадуетесь, — пообещал Магистр. — Жук бросился к тем, кто пообещал ему большую цену. Не к нам. Его клиенты наведались к Добровольскому и Примаку. Результат вам известен.
— Лене отрезали голову, да?
Магистр внимательно посмотрел в глаза Корсакову. Кивнул.
— А ведь знать наверняка вы этого не могли.
— Привиделось, — пробормотал Корсаков.
— Привиделось, — как эхо повторил Магистр. — Смерть Примака и Добровольского произошла там, где нет ни телевидения, ни газет, ни милиции и всего прочего. Дело в том, что наши противники оперируют на ином уровне реальности. Это тотально иной мир. Нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы эти два убийства проявились в вашем мире именно в том виде, в котором они были совершены. Из-за этого и поднялся такой ажиотаж. В вашей реальности от таких экзерсисов уже успели отвыкнуть.
— Да уж! Если бы вы повесили Жука в клетке на фасаде моего дома, будьте уверены, впечатление это произвело.
Магистр кисло усмехнулся, перевел взгляд на пламя свечей и надолго замолчал.
Корсаков терпеливо ждал, не решаясь нарушить тишину. Здесь, в странном помещении, так напоминающим потайной кабинет в рыцарском замке, она была особенная: тревожная и гулкая, как в колоколе.
— Все перечисленные ваши ипостаси, Корсаков, мне не интересны. — Магистр вновь навел на него немигающий птичий взгляд. — Я обращаюсь к тому Корсакову, кто сломал печать. Чем подал нам ясный и недвусмысленный знак, что он не чужой.
— В смысле — ваш? — не скрыл удивления Корсаков.
— Нет, не наш. Но и не чужды нашему миру, — со значением произнес Магистр.
— Ладно, на счет мира, это ваши заморочки. А что там я сломал?
— Печать.
— Многое ломал, но печати что-то не припомню. Если, кончено, не спьяну.
— Вспомните особняк. Пролом в стене. И черный кабинет. Кто открыл его, тот и сломал печать!
Эхо слов Магистра забилось под сводами потолка. Он дождался, когда со сводов пологом опустится вниз тишина, и продолжил:
— В день оставления Москвы, в тысяча восемьсот двенадцатом году кабинет был замурован и запечатан по всем правилам герметического искусства Посвященным высочайшего уровня. И снять печать не удавалось никому на протяжении ста семидесяти шести лет!
— Надо было кувалдой попробовать, — вставил Корсаков.
Под давящим взглядом Магистра Корсаков притих.
— Чужому не под силу сломать печать.
— Вам лучше знать, — сдался Корсаков.
— Наконец-то до вас начало хоть что-то доходить, — с недовольной миной проворчал Магистр. — А propos… Что же это мне раньше в голову не пришло! Подойдите-ка к окну.
— Зачем?
— Где мы по-вашему находимся?
— В каком-то подвале. Или в бункере.
Магистр закончил за него:
— В Москве, да? И сегодня двадцатое июля девяносто восьмого года. — Он указал пальцем на окно по правую руку от себя. — Идите и убедитесь.
Корсаков пожал плечами. Встал. На миг подумалось, что он окончательно достал старика, и теперь какая-нибудь плитка пола непременно обернется поворотным люком, открывающим путь в пыточный подвал.
Постарался идти твердой походкой, хотя и далось это ему с большим трудом. На спине он чувствовал давящий взгляд Магистра.
Витражная рама поддалась без труда.
В лицо Корсакову пахнула ночь.
Полная луна заливала холмистый пейзаж. По небу плыли редкие ажурные тучки.
Судя по углу обзора, помещение находилось на большой высоте. Возможно, в какой-то башне. Домики или, точнее, хибарки, рассыпанные по откосу ближайшего холма, казались игрушечными.
