И Наталия пошла по следу. Однако на перекрестке дорог следы девушки смешались со множеством других следов, словно здесь совсем недавно собралась целая толпа людей, которые и вытоптали снег в радиусе примерно пяти метров, а дальше следы расходились по всем направлениям, включая и то, откуда пришла Наталия. Все смешалось и запуталось.
Музыка, как решила Наталия, ей, наверное, послышалась. Кругом было тихо и темно.
Она вернулась в дом, согрела чайник и долго сидела на кухне, размышляя, пока ноги сами не привели ее в дальнюю комнату, где стояло пианино. Она плотно закрыла за собой дверь и села на вращающийся деревянный круглый стул. Открыла крышку и тихонько заиграла не выходившую у нее из головы живую, заводную, веселую танцевальную музыку. И сразу же морозная ночь сменилась на теплый солнечный день, напоенный ароматами цитрусовых… И снова она увидела танцующую девушку… Музыка прекратилась помимо ее воли. Девушка, словно заметив, что за ней следит пара внимательных глаз, замерла, подбежала как будто к Наталии и принялась говорить что-то низким гортанным голосом, причем на итальянском языке. Она энергично жестикулировала, втолковывая ей что-то, и было видно, что она рассержена, словно ей помешали танцевать…
Но потом девушка вдруг расхохоталась, и до Наталии неожиданно дошло, что она наконец-то увидела ее лицо: узкое, загорелое, с большими черными глазами и темными блестящими кудрями, ниспадавшими на полуобнаженные смуглые плечи. Девушка была наряжена в народный итальянский костюм: красная, в оборках, юбка, белая шелковая блузка и бархатный узорчатый корсет; а еще прозрачная роскошная черно-красная шаль с длинными шелковыми кистями… Она хохотала, показывая красивые белые зубы. Затем снова зазвучала музыка, только на этот раз какая-то нервозная… Вроде бы и интонации сохранились от прежней, веселой, но теперь они были как бы искажены… Да и девушка изменилась… Она продолжала двигаться как заведенная кукла, только теперь ее движения стали еще более резкими, словно она двигалась, протестуя против чего-то… А ногами она отбивала такую чечетку, что место на земле под каблуками ее черных мягких кожаных туфель очень скоро превратилось в небольшую пыльную ямку…
Наталия оторвала пальцы от клавиш и закашлялась. В комнате столбом стояла пыль.
Никаких апельсиновых ароматов уже не было. Больше того, воняло какой-то гарью и еще чем-то непонятным, похожим на ацетон или другой химикат с абрикосово-ядовитым запахом…
Она вышла из комнаты и вернулась к Валентину под одеяло. Сон, покружив недолго над ее переполненной сумбурными мыслями и картинками головой, наконец опустился теплым, липким, как сахарная вата, облаком, и она уснула.
* * *
За завтраком Наталия рассказала о босоногой девушке Люсе, объяснив, в какой та забежала дом. Валентин поел раньше и пошел осматривать зимний сад.
— Это Люба… Люба Прудникова. Но то, что ты о ней сейчас рассказала, никак на нее не похоже. Правда, у нас ее считают пропащей, гулящей и все такое прочее, но я понимаю ее…
Она любит Ванеева, причем очень давно.
И все, конечно же, об этом знают. Она, когда еще училась в школе, все ходила у него под окнами, даже стекла била, чтобы только он обратил на нее внимание, но Ванеев привез из города Ларису, студентку хореографического училища, и женился на ней. Так Люба пыталась отравиться димедролом. Ее насилу спасли… Спасибо Ошерову, если бы не он, Любки и в живых, наверное, не было бы…
— А кто такой Ошеров?
— Врач. Он на все руки. Самый приличный человек из всех, кого я здесь знаю, после Зоей, конечно…
— Понятно. И что же Люба?
— Стала встречаться с Андреем Аржанухиным, у них даже вроде бы все шло к свадьбе, но он застал ее с инженером с фермы, а потом еще с одним… Ну и пошло-поехало. Понимаешь она очень красивая… Наши женщины ее убили бы, дай им волю.
— Она пьет?
— Да в том-то и дело, что нет. И, представь, не курит. Находит удовольствие в другом…
Я так думаю, что в объятиях других мужчин она представляет себя с Ванеевым. Я больше чем уверена в этом. Не знаю, как тебе объяснить, но телом она, может, и шлюха, а вот душой — нет. Ты успела рассмотреть ее лицо?
