Тараканы - страница 89

Лёкен ничего не ответил.

— Ладно. Мне и в голову не пришло бы их связать, пока я не посмотрел вчера вечером футбольный матч.

— Футбольный матч?

— Самый известный в мире норвежец играет в любимом клубе Клипры.

— Как это?

— Знаешь, под каким номером играет Уле Гуннар Сульшер?

— Нет, зачем мне это?

— Фанаты во всем мире знают об этом, и ты тоже мог купить его футболку в любом магазине спорттоваров от Кейптауна до Ванкувера. Иногда и взрослые покупают себе футболки.

Лёкен кивнул, не сводя глаз с Харри.

— Номер двадцать, — произнес он.

— В точности как на снимке. Потом я понял еще кое-что. Рукоятка ножа, который воткнули в спину Мольнесу, украшена замысловатой стеклянной мозаикой, и профессор-искусствовед поведал нам, что это очень старинный нож из Северного Таиланда, возможно, народа шан. Сегодня вечером я снова переговорил с ним. И он рассказал, что этот народ владел обширными территориями, в том числе и частью Бирмы, где он строил храмы. Особенность этих храмов заключается в том, что их окна и двери украшала такая же мозаика, что и нож. По дороге сюда я встретился с профессором и показал ему один из ваших снимков. Лёкен! Он не сомневается, что на нем изображено окно шанского храма.

Они умолкли, слышался только голос оратора на трибуне. Резкий, металлический, усиленный микрофонами.

— Отличная работа, Холе. Что теперь?

— Теперь вы расскажете мне все, что творится за кулисами, и я займусь дальнейшим расследованием.

Лёкен расхохотался:

— Шутите?

Но Харри не шутил.

— Забавное предложение, Холе, но не думаю, что оно осуществимо. Мое начальство…

— А я думаю, что слово «предложение» действительно не подходит, Лёкен. Правильнее сказать — «ультиматум».

Лёкен захохотал еще громче:

— Счет в вашу пользу, Холе, признаю это. Но что заставляет вас думать, будто вы можете выдвигать тут ультиматумы?

— То, что у вас будут большие проблемы, когда я объясню начальнику полиции Таиланда, что здесь происходит.

— Вас уволят, Холе.

— За что? Я здесь для того, чтобы расследовать убийство, а не спасать задницы каких-то там бюрократов из Осло. Лично я не против, что вы пытаетесь заарканить педераста, — это не моя сфера ответственности. Но когда в стортинге узнают, что их не проинформировали о неофициальном расследовании, тогда, осмелюсь предположить, попрут с работы кого-то другого, а не меня. А шансов остаться не у дел у меня будет больше, если я умолчу о том, что знаю. Сигарету?

И Харри протянул Лёкену только что открытую пачку «Кэмела». Тот сперва отказался, но потом все же взял одну. Харри зажег и свою, и Лёкена, и они сели на стулья, стоявшие вдоль стены. Из кафе донеслись громкие аплодисменты.

— Почему вы никак не угомонитесь, Холе? Вы ведь давно уже поняли, что ваша работа здесь — вовсе не расследовать это дело, так отчего же вы не желаете плыть по течению и избавить нас и себя от кучи неприятностей?

Харри глубоко затянулся и медленно выпустил дым. Но большая часть дыма все равно осталась внутри.

— Я снова начал курить «Кэмел» этой осенью, — сказал Харри, похлопав себя по карману. — Однажды у меня была возлюбленная, которая курила именно эти сигареты. Мне не разрешалось стрельнуть у нее курево, так как она считала, что это дурная привычка. Мы путешествовали «интеррейлом» и вот в поезде между Памплоной и Каннами я обнаружил, что у меня кончились сигареты. Она решила, что это послужит мне хорошим уроком. Ехали мы почти десять часов, и в конце концов я пошел в другое купе стрельнуть сигаретку, в то время как она сидела и дымила своим «Кэмелом». Забавно, правда?

Он поднес сигарету ко рту и дунул на тлеющий кончик.

— Когда мы приехали в Канны, я то и дело просил закурить у посторонних. Сперва она только веселилась. Но, когда я начал обходить столики в парижских ресторанах, ей это уже не казалось таким веселым, и она предложила мне свою пачку, но я отказался. Потом в Амстердаме она встретила знакомых из Норвегии, и я принялся клянчить у них сигарету, хотя ее собственная пачка лежала тут же, на столе, и она назвала это ребячеством. И купила для меня пачку сигарет, но она так и осталась лежать в номере отеля. Мы возвращались в Осло, и я все продолжал стрелять сигареты, и тогда она назвала меня больным.