Стол, вокруг четыре стула, шкаф, две бутылки пива, мужчина на полу, неподвижный, лужа крови у его головы, его рука в ее волосах, под стулом пистолет, на стене картина с фруктами на блюде и пустой вазой. Натюрморт. Неподвижная жизнь.
Nature morte.Свет фонаря упал на лицо девушки, и он увидел снова: ножка стола и ладонь, обращенная вверх. Вспомнил ее голос: «Чувствуешь? Ты обретешь вечную жизнь!» Словно она пыталась собрать остатки энергии в последнем протесте против смерти. Дверь, морозильник, зеркало. Прежде чем ослепнуть, он увидел сам себя: фигура в черном, черная шапочка на голове. Вид палача. Харри уронил фонарик.
— Как ты? — спросила Лиз, положив руку ему на плечо.
Он хотел ответить, открыл рот, но не издал ни звука.
— Это действительно Уве Клипра, — сказал Лёкен. Он присел на корточки возле убитого, голая лампочка на потолке освещала сцену. — Странно. Я месяцами выслеживал этого парня.
Он положил руку ему на лоб.
— Не трогай!
Харри схватил Лёкена за шиворот.
— Не!..
И так же быстро отпустил его.
— Прости, я… только не бери ничего. Не сейчас.
Лёкен лишь молча взглянул на него. Между безволосых бровей Лиз залегла глубокая морщинка.
— Харри, ты как?
Он опустился на стул.
— Все закончилось, Харри. Я устала, мы все устали, но все уже позади.
Харри только покачал головой.
— Ты хочешь что-то сказать мне, Харри?
Она наклонилась к нему и положила свою большую горячую ладонь ему на лоб. Так делала когда-то его мать. Черт.
Он вскочил со стула и выбежал вон. Лиз и Лёкен о чем-то тихо переговаривались в комнате. Он посмотрел на небо, ища хоть одну звезду, но не мог отыскать ни единой.
Время близилось к полуночи, когда Харри позвонил в дверь. Открыла Хильде Мольнес. Он смотрел в пол — забыл предупредить по телефону, что придет, — и теперь слышал по ее дыханию, что она вот-вот разрыдается.
Они вошли в комнату и сели. Бутылки с джином не было видно, и хозяйка выглядела трезвой. Она вытерла слезы.
— Знаете, она хотела стать прыгуньей с трамплина?
Он кивнул.
— Но ей не разрешали участвовать в обычных соревнованиях. Судьи не знали, как ее оценивать. Некоторые считали, что отсутствие одной руки — это преимущество при нырянии и что это не по правилам.
— Мне жаль, — сказал наконец он. Это были его первые слова с момента прихода.
— Она не знала об этом, — продолжала Хильде. — Если бы знала, то не разговаривала бы со мной так.
Ее лицо сморщилось, она всхлипнула, и слезы ручьями потекли по морщинкам вокруг рта.
— О чем не знала, фру Мольнес?
— О том, что я больна! — вскрикнула та, закрыв лицо руками.
— Больна?
— Зачем же, вы думаете, я глушу себя алкоголем? Мое тело уже сожрала болезнь, осталась гнилая ткань из мертвых клеток.
Харри молчал.
— Я собиралась рассказать ей об этом, — прошептала она сквозь прижатые ко рту пальцы. — Что врачи дали мне шесть месяцев. Но никак не могла найти хорошего момента.
Голос ее звучал еле слышно.
— Хороших моментов больше нет.
Не в силах сидеть, Харри подошел к огромному окну, выходящему в сад, избегая смотреть на семейные фотографии, развешанные по стенам, поскольку знал, на ком остановится его взгляд. Лунный свет играл на поверхности бассейна.
— Вам звонили люди, которым ваш муж задолжал денег?
Фру Мольнес опустила руки. Глаза ее покраснели.
— Звонили, но с ними разговаривал Йенс. С тех пор я ничего не слышала.
— Значит, он позаботился об этом?
Зачем он спросил именно сейчас? Возможно, это попытка утешить ее, напомнить, что о ней есть кому позаботиться.
Она молча кивнула.
— И теперь вы поженитесь?
— А вы против?
— Нет, почему я должен быть против? — Харри повернулся к ней.
— Руна… — Она не могла говорить, слезы снова заструились по ее щекам. — Я видела в жизни мало любви, Холе. Каких-то несколько месяцев счастья — и наступает конец. Почему она не могла позволить мне любить?
Харри смотрел, как на поверхности бассейна плавает лепесток цветка. И вспомнил о баржах из Малайзии.
— Вы его любите, фру Мольнес?
В наступившей тишине ему почудился рев слонов.
— Люблю? Какое это имеет значение? Мне достаточно воображать, будто я люблю его, и я думаю, что полюбила бы кого угодно, лишь бы он любил меня. Понимаете?
