Что же случилось в тот день, когда Абель внезапно решил вернуть себе свободу? Само выражение «вернуть свободу» таило в себе обман. Никакая свобода не может быть возвращена. Свобода, как девственность, как честь, теряется раз и навсегда, она не возвращается судьбой в виде бесценного подарка. Ее можно получить лишь при помощи коррупции, лжи или трусости. Раб, обретший свободу, станет ли он действительно свободным? «Нет!» — рычала Ника. Он всегда останется пленником своего прошлого, и его будущее станет будущим старого раба, пытающегося любыми способами стереть с тела следы кнута и оков. Абель не мог заявлять свои права на свободу, чтобы стереть двадцать лет совместной жизни. Абель принадлежал ей или, точнее, их истории, и она продолжала писать ее одна за двоих, и, что бы там ни случилось, они оба останутся в ней главными и единственными героями. Она не позволит себя дурачить. Она не позволит забвению поглотить ее. Она станет окриком и эхом, барабаном и танцем, альфой и омегой. И именно поэтому она повторяла всем имеющим уши историю их любви, раздавала на всех перекрестках судьбы программки со сценарием их жизни. Тогда даже после ее смерти найдется кто-нибудь, кто расскажет не об их расставании, а, напротив, об их соединении, об их свадьбе. О том, как они встретились в холоде дальних стран. О том, как Абель, охваченный страстью, изменял ей направо и налево. О том, как однажды он ушел, и этот уход отдался в каждой ее клеточке. О том… Все эти рассказы изливались с утра до вечера единым потоком в каждое ухо, спрессовываясь при помощи ненависти в драгоценные слитки, которые следовало спрятать в сундук бесконечности.
Она перебирала события. Она просеивала каждую деталь сквозь сито своего сознания. Она перераспределяла роли и заново переживала ход всей истории от начала начал. И чем больше она погружалась в паучью сеть прошлого, тем ужаснее ей казался поступок Абеля, очевиднее становилась его вина, требующая кары. Его вина выпирала, как живот беременной женщины, который невозможно спрятать. Его поступок был столь же неприличным, как красное пятно от месячных на юбке. Абель должен был донести свой крест и распять сам себя, прибивая гвоздями, которые она щедрой рукой без устали рассыпала на его пути. Себе она отводила скромную роль режиссера, дирижера оркестра, управляющего ненавистью для завершения того, что они начинали вместе: безумная церемония, освещаемая софитами безнадежности, под траурные напевы боли.
Надо заметить, что она не переставала чувствовать себя обесчещенной. Не тем бесчестьем, что переживает обольщенная, развращенная, обрюхаченная, а затем брошенная девица. И не тем, что испытывает невеста перед алтарем в день свадьбы, когда узнает, что ее суженый растворился в чреве корабля, ушедшего в бесконечное плавание… Эту порочную партию в шашки разыгрывали мужчины и женщины со времен Адама и Евы. Подлость, что можно еще сказать! Но ее бесчестье заключалось в том, что у нее отняли огромный кусок ее жизни, и вот он ушел с набитым брюхом, чтобы продолжать праздновать с другой! Ее бесчестье заключалось в том, что она превратилась в протухшее мясо ящерицы, на которое не польстится даже глупый селезень! Бесчестье незавершенной, оставленной в руинах стройки. Этого она простить не могла!
И если ей возражали, что Ника сама была соучастницей этого людоедства, она яростно трясла головой, отвечая: «Вы ничего не поняли! Никогда, слышите, никогда я не отдавала ему своей жизни! Напротив, я всегда пыталась вырвать у него из пасти хоть кусочек меня самой! К счастью, иногда мне это удавалось! Вот все, что осталось от меня. Он сожрал все, что мог, мерзавец! Я подам на него иск за каннибализм!»
Она представляла себя инвалидом войны. Более того, инвалидом, сохранившим достоинство! Она жила как человек, изломанный войной… Некое подобие современной скульптуры, в которой дырам отводится большее место, нежели материалу… Вот кусок головы, разбитой о стены бессонных ночей. Вот кусок сердца, уцелевший под скальпелем хирурга-повседневности. Плоть, искромсанная взрывами гнева, ревности, секса. Половые органы, потерявшие чувствительность, отмирающие от ран разочарований. Гордость и благородство, которые он хотел разбить молотком дурных слухов. Ее достоинство, припорошенное пудрой создания видимости. Скрипи зубами, моя девочка, но не позволяй никому заметить твое страдание! Тысячи осадных колесниц промчались по ее телу! Она держалась прямо и достойно для поколений минувших дней, для поколений грядущего. Не поддавайся, моя девочка!
