Ника в очередной раз пытается запугать. Она медленно ездит туда и обратно по улице, гордо восседая за рулем своего роскошного джипа, заставляя мотор рычать угрозами. Ее берут на себя соседи. Они называют ее «дрянью». Они заверяют, что, если бы ее мясо не было с душком, она бы не потеряла мужа. Они дают понять, что Мари-Солей дитя этого квартала и, если Ника посмеет еще раз вернуться, чтобы облить помоями округу, она увидит, с кем ей придется иметь дело! Они складывают пальцы, призывая к линчеванию… Ника капитулирует, пытаясь сохранить высокомерный вид, и исчезает. Но при этом она поручает каким-то непримиримым борцам из ее лагеря присматривать за птичками в клетке и распускать сплетни.
Чтобы обойти выставленную охрану, она отправляет детей провести несколько уик-эндов с отцом. Они ей все докладывают, и после каждого отчета она всплескивает руками, восклицая: «Жмоты! Жмоты! Сукины дети!». В своем более чем скромном доме Абель и Мари-Солей могут предложить детям лишь один матрас на двоих. О, скандал! Ника внушает дочери и сыну, что этой самозванке мало того, что она украла у них отца, теперь она хочет унизить бедняжек. У меня дома вы никогда не спите на земле, как последние бродяги! Совершенно безобидная сцена: Абель моет машину. Посмотрите, до какого состояния опустился ваш отец! Этот поэт! Аристократ! А что вы ели, кто приходил в гости, какое лицо было у Абеля, как вы проводили время? Вполне понятно, что дети, уставшие от допросов, отказываются приходить по выходным. Отец решился на мезальянс, вот пускай и сидит со своей шлюхой!
Отныне никто не переступает порога их дома. Они вместе выходят и вместе возвращаются — пара изгнанников, пара отверженных. Ника прицепила им желтую звезду на одежду, навесила колокольчик прокаженного, привязала ядро каторжника, о чем не преминула сообщить всем их старинным друзьям. Ни руки помощи, ни слова поддержки, ни капельки сочувствия.
Однажды Абель должен был лететь на частном самолете в деловую командировку вместе со своим начальником и еще несколькими коллегами. В аэропорту его провожала Мари-Солей. Он был крайне удивлен, услышав от одной из самых близких своих приятельниц: «Не целуй меня. У меня грипп!» Чуть позже на все вопросы, касающиеся времени отправления, он получил расплывчатые ответы: самолет запаздывает, поездку вообще могут отменить. Ожидающие были в дурном настроении, раздражительны, казалось, что все готовы обратиться в бегство. Обстановка накалялась с каждой секундой. Абель и Мари-Солей, не понимая, что происходит, пытались (безуспешно) завязать разговор. Полет откладывался, тишина становилась все более гнетущей. Внезапно Мари-Солей взглянула на часы и произнесла: «Я огорчена, но мне придется вас покинуть! Мне следует поторопиться, чтобы успеть на работу». Казалось, что лучик солнца прорезал грозовые облака. Стоило Мари-Солей уйти, как жизнь вернулась к ожидающим отлета, все принялись общаться с внезапно проснувшимся рвением. Все произошло так, как будто течение вернулось в свое русло, после аварии на плотине. Вскоре сообщили, что самолет готов и дамы-господа могут занять свои места… И тогда Абель понял, чем объяснялись все эти отсрочки, эта неловкость, эта нежданная поломка. Жена начальника, как и другие спутницы некоторых коллег, решили, что Мари-Солей собирается лететь вместе со всеми. Они даже хотели отменить полет, лишь бы не оказаться на одном борту с этой женщиной. Обескураженный начальник колебался (ведь все-таки речь шла не о развлекательной воздушной прогулке), а оскорбленные жены, выказывая всяческую солидарность законной супруге, тихо злились. Грипп стал всего лишь удобным предлогом, чтобы не целоваться с Мари-Солей! Вот мерзавцы! Абель поднимался на борт с яростью в сердце. Его унизили, оскорбили, не сказав ни слова…
Дни рождения, свадьбы, крестины, новоселья — все проходило мимо, и только Ника всегда значилась в списке приглашенных. Знакомые не разговаривали с ними или выплескивали на них грязь, состряпанную Никой. Одиночество и оковы! Оковы и одиночество! Салат из одиночества! Они замкнулись друг на друге, укрылись друг за другом, у них не осталось больше жизненного пространства, лишь то, в котором следовало отдавать долги, вести борьбу, отстаивать право на совместную жизнь.
