Как я ликовала, окружая его стеной сурового порицания и недоверия, укутывая его в жирную грязь моих слов, намазывая его ядом липких речей. Он напоминал мне Братца Кролика из детской сказки, приклеившегося к смоляному чучелу: чем больше он дергался, пытаясь освободиться, тем сильнее прилипал.
Однажды я столкнулась с ним в зеленом театре. Усевшись рядом со своей страшенной жабой (я так ее называю, но в глубине души я признаю ее красоту), он наслаждался музыкой, что шокировало меня. Я поднялась и, смущая всех собравшихся, принялась поносить прелюбодеев на чем свет стоит, выкрикивая непристойности. Они казались спокойными, невозможно спокойными, невозмутимыми, будто и не подозревали, что были моей мишенью. В антракте они потихонечку смылись, оставив два пустых кресла, как свидетельства преступления. Я выиграла и на этот раз: это трусливое исчезновение, позорное бегство, отступление в полном беспорядке. Скандал удался! Я кинулась в него яростно, неудержимо, уверенная, что разгоню их, как разгоняет пугливую стайку дроздов брошенный камень. Я кинулась в него, гордая от возможности ощутить всю тяжесть моей непорядочности. И я повторяла без устали, повторяла про себя, что даже если Абель захочет скрыться под землей, то я буду его поджидать даже там.
Благословенное время виллы кануло в лету. Его отец, которому я передала несколько писем Абеля (так никогда и не отправленных) с упреками в мой адрес, выгнал их… Теперь они обитали в жалком подобии дома в квартале для бедных, и я развлекалась тем, что направляла туда наших знакомых (или же просто случайных людей, тронутых моим страданием), чтобы они могли убедиться воочию, во что превратился Абель (этот аристократ!). Я делала вид, что жалею несчастного, павшего столь низко, но мечтала накормить его дорожной пылью. Пылью, в которой валяются блохастые шелудивые псы! Именно так! Я же, с большим Белым мужчиной, моим сожителем, жила в квартале с видом на море, в квартале, где даже породистые собаки питались лучше, чем многие бедняки. Итак, я смеялась, смеялась во весь голос, доказывая всем, что из нас двоих ниже упал не тот, о ком бы могли подумать изначально.
Те, кто встречал их в супермаркетах, толкающих тележку с провизией, передавали мне, сколь скуден их рацион. Отныне они редко где появлялись. Забыты книжные лавки и библиотеки. Повернулся спиной Центр искусств. Что касается модных магазинов, то о них можно даже и не упоминать! Отныне они не ходили по центру города, исключением стали адвокатские конторы и ступени здания суда.
Потому что суд никто не отменял! Суд справедливый! Суд правды!
Абель имел наглость потребовать развода. Да, развода! Церковь не принимает неверных решений! Суд не соглашается на необоснованные разводы!
В комнате ожидания я увидела Абеля: костюм, галстук, достоинство. Меня пригласили в зал. Перед судьей я принялась рыдать, соскальзывая на пол, и говорила, говорила, говорила.
— Господин судья, этот месье обитал на дивных пастбищах. Я не представляю, какая муха его укусила и почему он вдруг решил перепрыгнуть через ограду загона. Это не я вынудила его скитаться. Я отказываюсь давать ему развод. Все, что он хочет, — это чтобы вы одобрили расторжение брака! Он этого не дождется!
Судья выслушал моего адвоката. Она, а здесь следует оговориться, что она, конечно же, была женщиной, говорила о «недопустимом поведении», о «попранной добродетели», о «цинизме этого месье». Я торжествовала! К счастью, адвокат поверила в мою историю. У нее была великолепная репутация защитника, умеющего вовремя прищемлять мужские хвосты, растущие спереди. Она бралась за дело со страстью. По ее мнению, все мужчины заслуживали соломенной подстилки и хвоста, торчащего назад, как и полагается псу. Именно поэтому я к ней и обратилась, и с того момента, как зашла в ее кабинет, мы стали единым существом. «Твой муженек еще не знает об этом, но от него уже осталась только шкура убитого зверя, о которую ты сможешь вытирать ноги!»
Он выдвинул против нас нелепого, плохо подготовленного мужичка, начисто лишенного когтей. Адвокат, потерявшийся в лабиринте развода, который никогда не был его специализацией.
