Словно выплеснутый этой волной, сдаю назад и по своему следу выезжаю на дорогу.
На обочине ее вверх колесами лежит грузовик. Фары его продолжают гореть, отбрасывая конусы света на землю, усыпанную вывалившимися из кузова проволочными ящиками с пакетами молока. Развернувшись на них, я направился в ту сторону, откуда прибыл.
Впереди послышался мерный топот. Включив фару-искатель, навожу ее на бегущего по дороге человека.
Он оглянулся, и дико блеснули глаза, кровь на лице, железные зубы в глубине открытого в крике рта… Я проехал сквозь бегущего человека, как сквозь дым, не меняя темпа, потрусил вперед.
Дорога была проселком, тянувшимся, как уже упоминалось, параллельно железнодорожной магистрали. Взбегая с горки на горку, огибая болотца, ныряя в густые кусты, этот проселок, изнасилованный колесами десятков тысяч автомобилей, сладострастно отдавался в последний раз гусеницам танка… После меня по этой дороге проедет разве что та отталкивающаяся помелом Яга в ступе, о которой я столько раз слышал в радиопередачах «Для самых маленьких».
В непосредственной близости от реки проселок круто заворачивал вправо и убегал в даль, уже проявляющуюся из утренней сиреневой мути — все та же всхолмленная степь в темных лоскутах перелесков.
Проехав еще метров сто, я оставил дорогу, по заболоченному лугу направился к реке.
…Останавливаюсь, и сразу становится слышно настойчивое жужжанье. Его не заглушают ни крики чаек, ни плеск волн.
Слева, сквозь покачивающиеся верхушки камыша, виднеется серебристая ажурная паутина, повисшая между речных берегов.
И вот человек в синей форме, с исцарапанным карабином на плече, облокотившийся о перила. И вот лохматый пес, привязанный цепью к длинной железной проволоке. В объектив моего прицела плеснуло бельем, висящим на веревке перед домиком, желтеющим у береговой опоры, — какие-то кукольные пододеяльники, простыни, рубашонки, парусящие на ветру…
Я перевел взгляд на мостовую опору, стоящую посредине реки. Она казалась тоньше головки камыша, но, напрягши зрение, я смог рассмотреть и гранитные глыбы, которыми была облицована эта опора, и громадные волны, толпящиеся у ее подножия… Я невольно залюбовался опорой. Несомненно, это было как раз то, что нужно.
Время шло… Все так же шелестел камыш. С криками носились над рекой чайки. Но вот вдалеке послышался гудок, и тотчас вспыхнули зеленые огоньки перед мостом на противоположном берегу.
Мир, окружавший меня (как свидетельствовали радиопередачи), погряз в обмене, дележе, сотворении кумиров, и только я один мог предпринять что-то разумное в этом бедламе!
Когда зеленая проворная гусеница достигла центра серебряной паутины, внутри меня, распугивая мух, со звоном посыпались снарядные гильзы…
Наступила звенящая тишина, затем далекая тростинка-опора вспыхнула, оказавшись сработанной из папье-маше, и, тотчас сгорев дотла, развеялась ветром. Серебряное кружево лопнуло. Зеленая гусеница на мгновенье зависла над серединой реки, цепляясь за обрывки паутины, но, увлекаемая собственной тяжестью, судорожно извиваясь, сползла в воду…
Тот, кто решил отправить меня на Завод, явно поторопился. О, как он будет водить вокруг меня хоровод, когда поймет, что я еще на кое-что способен!
24
Лучи света, проникая через трещину на моей груди, весело перебегали от Товарища Майора, который, зацепившись ремнем за спинку сиденья, висел в сумраке башни вниз головой, к его рукам, покачивающимся над постукивающими друг о друга, рассыпанными по моему днищу гильзами. Скользили над крепко обнявшимися заряжающим и радистом и возвращались к Виктору, дремлющему на водительском месте…
Я катился между исполинских сосен, просторно стоящих на желтых песчаных холмах, усыпанных шишками, опавшей хвоей. В голубом небе надо мной висели пышные розоватые облака. Даже солнце, просвечивающее сквозь сосновые вершины, словно радовалось, что у меня все в порядке…
Но вот между золотистых стволов блеснуло раз, другой, они расступаются, и мимо меня плывет лежащее среди холмов круглое зеркало.
Деревянный пустынный причал… Несколько голубых лодок и розовых облаков, привязанных к нему…
