— Нет, дедушка, что за сила слух о пожаре в Герате, если там мир и тишина?
— А ты подумай…
Тимур смотрел на ночной Самарканд.
Огней не было видно: огни горели в глубине дворов, их заслоняли стены, карнизы, деревья, но по отсветам на стенах видно было, что там горели факелы или очаги, — отсветы трепетали, на мгновенье заслонялись длинными тенями, возникали вновь. Кое-где свет на стенах лежал неподвижно, — там горели фонари, поставленные на землю. Некоторые из отсветов погасали, другие разгорались, розовые или жёлтые, вытянутые по высоте строений либо распластанные по ширине коренастых стен.
— Ты подумай… — в раздумье повторил Тимур, прикидывая, как извлечь пользу из этой ночной тревоги, из пересудов всполошённых горожан. И вдруг оживился и заговорил быстро, будто уже не осталось времени на разговоры: он не любил ничего откладывать, если уже знал, как надо поступить. — Базар! Надо слухом взбудоражить базар. Повял?
— Зачем, дедушка?
— Чтоб базар зашумел. Чтоб купцы встревожились. Из них каждый испугается: не потерять бы время. А что надо продавать, что покупать — чтоб не знали. Тут и надо направить их. Слухом направить, а вслед за слухом, когда у них глаза разгорятся, кинуть им товар. Надо подумать, какой нам товар сбыть? Понял?
Тимур опять неторопливо пошёл по дворцу, через залы, где горели светильники, и через тёмные. Всюду стояли стражи.
— Надо подумать, что сперва сбыть. Понял?
Мухаммед-Султан молчал.
Тимур опять заговорил:
— Ты смекай: по городу пошёл слух: «Война!» Если его не остановить, завтра с базара его понесут во все стороны, по всей стране. А его нельзя выпускать. В поход надо идти молча, незаметно. Когда пойдёшь, тогда кричи и кидайся на врага. Разом! Но пока точишь меч, точи молча, тогда он острей наточится. По городу пошёл слух: «Разбойники!» Если этот слух разойдётся, другие разбойники ободрятся. А как мне отсюда уйти, когда здесь неведомые злодеи разбойничают? Сперва их надо найти, потом сказать, что были, да пойманы: потом так их наказать, чтоб весь город охнул. Тогда весь Самарканд присмиреет. Чем твёрже твоя рука, тем мягче рука врага. Ты это помни! Врагов много. Враги везде.
Он остановился и прохрипел тихо, но гневно, — Мухаммед-Султан едва расслышал:
— Они даже в семье есть. В нашей. Нож держи под рукой. Под рукой, понял? Но знай их всех, с глаз их не спускай. И, если что… то разом! Понял?
Тимур поверил Мухаммед-Султану то, чего не доверял никому, кроме этого внука, своего наследника. Поверил, чтоб вытеснить из своего наследника все колебания, все сомнения, чтоб внук всё видел глазами деда, чтоб всё слышал ушами деда, чтоб через много лет ещё жил дед в этом внуке и продолжал бы свои дела руками внука, примечал бы опасных врагов глазами внука и устами внука говорил бы им свой приговор.
Опять, хромая, он шёл, а Мухаммед-Султан следовал чуть поотстав, приноравливая свои шаги к хромоте деда.
Оба были длинны, широки в плечах, и воинам, смотревшим им вслед из темноты, эти двое, входившие в освещённую залу, на мгновенье казались одним человеком, двоившимся в глазах. Но мгновенье спустя Тимур падал вниз на больную ногу, и сходство исчезало.
— Слышал, — Мираншах озверел. А на что нам зверь? Нам нужен такой, чтоб звери его боялись. А Шахрух в Герате замолился. А на что нам такой мулла? Один каждый день при всём народе буянит; другой пять раз на день при всём народе молится. А надо, чтоб их пореже видели; чем реже будут их видеть, тем больше бояться будут. А кого боятся, того слушаются. Мне надо самому сходить к ним. А как идти, когда тут разбойничают? При мне злодействуют, а без меня разгуляются. Что ты тогда сделаешь?
— Я?
— Ты. Тебя тут оставлю. Твёрдо правь.
— Разве я не твёрд, дедушка?
— Твёрд, а мягковат.
— Ну, злодеи этого не скажут! — громко задышав, обиделся Мухаммед-Султан. — «Мягковат!» Нет, не скажут, дедушка!
— Ты знай: ты хорош, что хоть и мягок со своими, зато с врагами твёрд. Ты тем плох, что и со своими не надо мягчиться. В мягкой руке из иного червяка скорпион вырастает. Понял?
Он остановился в зале, где горел светильник, но никого не было.
