Вскоре оказалось, что девушки тоже не хотят пить. С грехом пополам одолев первую рюмку, они упорно отказывались поддаваться двойному натиску Макса и Леши.
– Даже не знаю, – наконец сказал Максим. – Наверняка даже члены общества трезвости уже согласились бы выпить, а вы – в никакую.
– В никакую, – улыбнувшись, подтвердила Вита.
Леша пустым взглядом обвел кухню и заметил карты, лежащие на холодильнике.
– Во, – оживился он, – давайте в карты поиграем.
– Хорошо.
– На желание, – твердо сказал Леша, тасуя карты.
Вита проиграла первой. Максим удовлетворенно откинулся на стуле и снисходительно бросил:
– Выпей сто грамм коньяка.
Вита засмеялась:
– Нет. Загадывай что-нибудь другое.
Максим с тоской взглянул на Лешу.
– Поцелуй тогда этого славного парня, – насмешливо сказал он, имея в виду меня.
Я жутко покраснел и пихнул его под столом ногой.
– Не надо меня целовать!
– Хорошо-хорошо, – буркнул Леша. – Сиди спокойно.
– Еще пару рюмок – и к нам придет дядя! – ухмыльнулся Глайзер, толкая его локтем.
Девушки вопросительно посмотрели на Максима.
– Вы кого-то ждете?
– Нет, – замотал Макс головой, – Это такое выражение. «Дядя пришел» – это состояние полной невменяемости. Когда выпиваешь полбутылки водки, пару бутылок пива, полируешь все это коньячком, тогда и дядя приходит.
Влада подняла брови и, зевнув, поинтересовалась:
– Почему именно «дядя»?
Глайзер закинул ногу на ногу. Эту историю он любил и поэтому рассказывал ее нам много раз. Даже я слышал ее неоднократно.
– Сидел я как-то в «Отдыхе» – есть такой бар в нашем районе, там еще барменша клевая, Света, и, смешав водку с коньяком, достиг такого состояния, что слова «мама» выговорить не мог. Побрел домой, порвал джинсы. Несколько раз спотыкался на кочках и чуть не расквасил себе нос. А на моей лестничной клетке девчонка молодая живет, Оксана, – у нее сын маленький есть. Ну а я ведь как-никак для него являюсь взрослым дядей… И вот, значит, захожу я в тамбур, а тут, как назло, они стоят. Мальчик этот радостно кричит: «О, дядя пришел!» – а дядя на четвереньках ползает, кроме «быр-мыр-гыр» ни черта сказать не может! И вот с тех пор запала мне в душу эта фраза…
Девушки засмеялись, а я вышел в прихожую и подозвал Лешу.
– Что такое?
– Мне надо уходить… – пробормотал я.
– Да-да, – кивнул он. – Иди. Завтра словимся.
– Желаю вам успеха, – серьезно сказал я и ушел, совершенно не представляя, что делать дальше. Настроение испортилось – мне отчего-то было очень обидно, а отчего, я не знал.
Уже начинало темнеть. Бесцельно пошатавшись туда-сюда, я забрел на обшарпанную автобусную остановку и решил поехать в центр города, на Дерибасовскую.
Мне очень понравилась эта небольшая булыжная улица. По вечерам она расцветает огнями, повсюду играют уличные музыканты, не спеша прогуливаются улыбчивые люди, и у меня сразу появляется хорошее настроение. Точно такое же, как во время моих прогулок по старому центру Москвы.
Приехав, я первым делом направился в Горсад, где художники выставляли свои картины – чаще всего морские пейзажи и виды Одессы. Я остановился возле двух портретистов и стал глядеть, как они рисуют портреты.
Один из них, длинноволосый и бородатый – как и полагается быть художнику, – рисовал лицо молодой брюнетки, видимо, любовницы богатого пожилого кавказца, стоявшего возле нее. Другой рисовал женщину лет тридцати пяти, вокруг которой вился сын-школьник.
Люди, обступившие художников со всех сторон, негромко переговаривались.
– Посмотри, какие все красивые получились, – сказала девушка своему парню. Тот равнодушно пожал плечами.
– Ну так и должно быть.
Сколько людей, столько и мнений. Толстая женщина, мельком взглянув на портреты, бросила:
– Что-то совсем непохоже. Губы слишком тонкие, надо было сделать попухлее.
Возле меня остановилась молодая женщина с очень красивой и, наверное, очень дорогой прической. Поглядев на портреты, она восхищенно поцокала языком и завертела головой. Вскоре ее блуждающий взгляд остановился на толстощеком негре в больших роговых очках.
– Ду ю спик инглиш? – спросила она у него.
– Йес, – ответил негр, почесав переносицу.
