Два дня спустя.
Операция прошла по плану. Два клапана, на входе и выходе из левого желудочка, плохо закрывались и нуждались в нашем вмешательстве.
Сердце остановлено. Сначала мы занялись приемным клапаном — митральным. У него две большие створки, поддерживаемые хордами, которые сходятся к мышечному конусу. Две половины парашюта, которые, надуваясь, закрывают вход в желудочек. Некоторые из этих хорд — возможно, вследствие инфекции — порвались, как рвется гитарная струна, а другие растянулись. Таким образом, плохо поддерживаемые створки заходят друг на друга и не могут удержать кровь под давлением во время сокращения желудочка. Тонкая работа, хорды приходится перемещать, укорачивать, некоторые заменять, что помогает сбалансировать структуру и нагрузки этого клапана, чтобы сделать его герметичным. Теперь, надуваясь, он весь состоит из пропорциональных изгибов, прочных и эффективных. Прекрасная гармония. Словно парусник под ветром.
Затем мы перешли к выпускному клапану, клапану аорты. Аорта вскрыта на сантиметр выше. Из трех створок, образующих клапан, одна сжалась, возможно, вследствие той же инфекции. Теперь ей не удается соприкоснуться с соседними створками во время закрытия, что вызывает обратный отток крови. Из перикарда мы вырезали кусок — на нашем жаргоне «заплатку» — точно по размеру недостающей части створки. Эту заплатку мы аккуратно пришили к краю съежившейся створки. После такого удлинения она наконец может развернуться шире и закрыть свою часть поверхности. Создав вакуум внутри желудочка снизу, мы наблюдали закрытие клапана, когда три его створки выгибаются друг против друга, как замковый камень готической арки, не позволяя больше никаких утечек. Здесь тоже воцарилась прекрасная гармония.
Разрез для доступа на аорте закрыт непрерывным швом. Зажим снят. Горячая кровь снова оросила миокард, который возобновил сокращения. Он сохранил всю свою силу и не пострадал от нашего вмешательства. Аппарат искусственного кровообращения выключен и снят. Мы еще раз проверили оба клапана ультразвуковым кардиографом: они идеально восстановлены и полностью герметичны. Результат тем прекраснее, что соблюдена эстетика. Мы были довольны своей работой, и я до сих пор чувствую эту особую вибрацию: чувство уверенности — чуть хвастливой и эгоистичной — в том, что я красиво покорил вершину, достичь которой смогли бы немногие.
Вот благодать моей работы в ее художественном понимании.
Вокруг сердца поставлены две дренажные трубки, чтобы выводить всю жидкость — кровь, лимфу — которая может там накопиться, и грудина закрыта. Я позвонил маме Робина, чтобы сообщить ей об успехе операции и успокоить. Она радостно поблагодарила меня.
Вот благодать нашей работы в ее эмоциональном понимании.
Робина недавно перевели в интенсивную терапию. Он еще не вполне проснулся, но благодарно кивнул мне, когда я сообщил ему о нашем успехе. За ближайший час он совсем отойдет от наркоза, откроет глаза, и его можно будет «отсоединить» от аппарата искусственного дыхания. Вся эта операция, с рисками и возможными опасностями, окончательно будет для него позади.
Я направлялся в UniversitätsSpital, больницу для взрослых, находящуюся в восьмистах метрах от моей базы, где я тоже работал. Там мне нужно было провести последний осмотр пациента, которого завтра я должен оперировать. Хотя обычно я ходил туда пешком, в этот раз, без особых причин, я взял машину. Уже показалась стоянка, когда пейджер и телефон принялись разрываться одновременно. На обоих высветился номер интенсивной терапии. Я ответил на звонок.
— Быстро сюда, у твоего пациента кровотечение.
Голос не допускал возражений.
— Как кровотечение? Я только что от него, и все было хорошо.
— Может быть, но сейчас кровотечение есть, причем массивное. Давай быстрее, давление скоро упадет до нуля! Все очень плохо.
Я развернулся с визгом покрышек, проехал по улице против движения, на полном ходу подлетел к подъезду скорой помощи, бросил машину, где пришлось, и понесся вверх по лестнице.
Там царил апокалипсис.
Вокруг койки суетились пять или шесть человек, выкрикивали распоряжения, выполняли их, бегали во все стороны. Стояла неописуемая какофония с отчаянной жестикуляцией. Хитенду уже снова открыл грудину и вел сражение внутри грудной клетки Робина. Но главное, главное — везде была кровь: на нем, на простынях, на полу. Там натекла большая красная лужа, частично уже свернувшаяся.