— Потому что я — уродина, мам, вот почему.
— Ты не уродина. Кто тебе это сказал?
Талли посмотрела на вытянутое, с широкими скулами лицо матери и усталые глаза цвета грязи, тусклые волосы точно такого же, как у нее самой, цвета, тонкие бесцветные губы.
— Ну хорошо, обычная.
— Но, Талли, ты хоть понимаешь, на кого ты похожа, когда так намазываешься?
— Нет, мама, — усталым голосом ответила Талли. — И на кого же?
— На шлюху, — сказала Хедда. — Причем дешевую.
— Да?
Талли посмотрела на себя в зеркало. «А теперь веди себя тихо, очень тихо, Талли Мейкер», — сказала она себе.
— Да. А если ты смотришься дешевкой, то мальчишки так и подумают и будут обращаться с тобой без всякого уважения. А мальчики твоего возраста могут быть очень… — Тут Хедда сделала паузу, чтобы подобрать слово, — …настойчивыми. И может так получиться, что ты не сможешь отбиться.
«Отбиться?» — подумала Талли.
— Да, мам, ты, конечно, права. Наверно, я действительно слишком сильно накрасилась.
И, взяв ватный, тампон, она принялась энергично стирать с лица косметику. Хедда наблюдала за дочерью.
— Ты смеешься надо мной?
— Конечно, нет, мам, просто я не хочу тебя расстраивать.
Хедда ничего не сказала и повернулась, чтобы уйти. Талли поднялась со стула и моментально села обратно, увидев, что Хедда смотрит на ее кожаные штаны.
— Талли, что это на тебе?
— Ничего, мам, ничего. Просто я купила себе штаны.
— Купила? Купила на что?
«На деньги Дженнифер».
— Я делала для миссис Мандолини кое-какую работу, и она дала мне за это немного денег.
— И на ее деньги ты купила вот это?
Голос Хедды стал удивительно спокойным. Она включила верхний свет, чтобы лучше видеть дочь.
«На свои деньги», — подумала Талли и сказала:
— Мам, но это всего лишь кожа, что в них такого?
— Всего лишь кожа? Всего лишь кожа? Да ты понимаешь, как ты в них выглядишь?
Она подхватила Талли под мышки и, стащив со стула, поставила перед зеркалом.
— Погляди! Как ты будешь смотреть на мальчиков и девочек? Как ты посмотришь на родителей Дженнифер? Что они подумают обо мне, узнав, что я отпустила тебя в таком виде к ним в дом?
«Джен и ее мама сами помогали мне выбирать их,» — подумала Талли.
— Мам…
Хедда уже не слушала.
— Так вот, я тебе скажу, что они подумают. Вот девочка, совсем юная, с «химией» и с высветленными волосами, которые уже отросли у корней. Ярко-красные румяна, ярко-красная помада, глаз не видно за черной и голубой краской, и еще эти штаны. И эта блузка.
Голос Хедды стал убийственно холодным и твердым как камень.
— И эта обтягивающая красная блузка, у которой первая пуговица находится прямо между титьками!
— Мам! Пожалуйста!
— И ты, как видно, собираешься в ней наклоняться, Талли? — спросила Хедда угрожающе. — И вообще… ты надела бюстгальтер?
Талли схватилась руками за ворот, но слишком поздно: Хедда успела стянуть с Талли блузку, обнажив ее бледные, влажные от пота груди.
Глаза Хедды сузились, а Талли — расширились от ужаса.
— Мам, у меня всего два лифчика, и оба — грязные. Я не могла их надеть.
— Замолчи, Талли Мейкер, замолчи. — Хедда говорила так же медленно, но уже октавой выше.
— Кто еще, кроме тебя, знает, что оба твои лифчика — грязные, кто? — Она выдержала паузу, тяжело дыша, потом продолжила: — Ты надела трусы, Талли?
— Ну конечно, мама, — ответила Талли, вспоминая, что на ней надето: черная кружевная полоска.
— Расстегни штаны.
— Нет, мама, нет.
— Талли, ты мне лжешь? Я хочу знать, как далеко ты зашла, в какую грязную девку ты превратилась. Расстегивай.
У Талли вырвался короткий вздох. Она расстегнула брюки, расстегнула так, чтобы показать матери только краешек черного кружева.
Хедда посмотрела на трусы, потом на лицо дочери. Наконец она отпустила ее руку, и Талли упала на стул.
— Раздевайся. Ты никуда не идешь.
Из горла Талли вырвался безмолвный крик.
— Мам, пожалуйста, прости меня. Я переоденусь. Пожалуйста, не надо так.
— Ты сама виновата, Талли. Ты — проститутка. Моя дочь — проститутка. При чем же здесь я?
Талли слышала, как мать хрустит пальцами.
— Разве я неправильно тебя воспитывала? — говорила Хедда. — Разве я не пыталась привить тебе нормы нравственности?
