Был председателем раклист Авенир Ноздрин, секретарем выставили большевика Грачева. Был в совете - Отец - Федор Афанасьев, был его лучший соратник - Семен Балашов, Федор Самойлов, Николай Жиделев, что ходил то и дело на разговоры с фабрикантами, с управляющими, директорами; были Марта Сармантова, Евлампий Дунаев - было всего в совете сто десять человек.
Рабочие наказали своему совету:
- Будь у нас головой в борьбе. Слушать станем только тебя. Действовать станем только по твоему приказу. Смотри зорко, чтобы не рассыпалась наша рать, чтобы действовали фабрики дружно, чтобы ни одна не вступала в разговор со врагом одиночкой.
Совет мужественной, надежной рукой повел на приступ стачечные полки.
- Мы избрали своих делегатов, - утром говорили на площади. - Делегаты предъявили фабрикантам требования. Мы свое дело сделали. Ответ теперь не за нами...
И снова речи. Снова призывы к борьбе - корявые, обжигающие слова:
- Лучше всего за нас скажет сама нужда - нам ни свидетелей не надо, ни адвокатов. Велика нужда, но мы же не разбойники - чего эти торгаши с перепугу закрыли свои лавки, чего дрожите, окаянные?
Кругом на лавках, по торговым рядам на схлопнутых дверях чернели пудовые замки.
- Мы голодны, но не грабители мы, не тронем, не бойтесь...
По площади прогудело гордое сочувствие. Торгаши суетились у запоров, открывали витрины и двери. Площадь улыбалась, довольная.
- Сколько нам времени вести борьбу, того никто не знает, - снова говорил перед управой кто-то от партийного комитета. - Может, очень долго, товарищи. А ежели долго - значит, и трудно. Надо видеть вперед. Надо знать, что нужда может ухватить клещами. От имени комитета предлагаю теперь же выбрать пятнадцать человек, пусть они собирают гроши наши в фонд забастовки, - надо али нет, товарищи?
- Как же не надо? Знамо, надо! - тысячи криков скрепили предложение. И пятнадцать избранников - с шапками, с кепками - пошло по рядам. Кидали рабочие просаленные семитки, бережно отыскивали монетки, глухо завязанные в узелочки платков. Проходили сборщики и по торговым рядам. Кидали в шапку торгаши, приговаривали:
- Целковый отдашь, только бы кончили, сатаны, заваруху дьяволову.
Когда воротились, вытряхнули шапки - насчитали полтыщи рублей. Эх, какой капиталище на полсотни тысяч забастовщиков! Забастовочный фонд был создан, он хоть крохами, но все эти трудные недели и месяцы кормил голодную массу. Деньги в подмогу приходили и из Москвы.
Пока собирали, пока ходили шапочники, выступала Марта Сармантова она работала на Бакулинской вместе с Дунаевым.
На ящик, на бочку ли - взгромоздилась голиафского росту женщина: тонкая, как жердь, высоченная, как осина. Впала тощая, высохшая грудь у Марты; как нос покойничий, заострились высокие плечи, и оттого она казалась еще выше. Как ветряная мельница машет в бурю тонкими лопастями, вдруг замахала Марта Сармантова длиннущими руками над толпой и голосом острым, как точеное лезвие, полоснула площадь:
- Товарищи! Дайте слово сказать!
Как увидели ее - ветряную мельницу - весело заржали ближние, клекотом раскатили по рядам:
- Марта! Глянь-ка, Мартушка-то Сармантова!
- Она и есть - во баба!
- Я, ребяты, - сказала Марта громко, - я всю жизнь свою то и знала, что ютилась по углам. Этака бабища, да по углам - у-ух, тесно!.. То-то и вольно мне тут, на ящике, - маши, что хочешь, за угол, не бойсь, не завезешь. Первый раз без сгибу говорю...
Вся площадь сочувственной радостью подхрапывала словам Сармантовой. Она подхватила смешки, усмехнулась сама просторной улыбкой, говорила дальше:
- И вошла я здесь, товарищи, сказать вам про одно - про бабу-работницу, про горестное наше положенье, - как есть у всех мы на последнем счету. Что такое баба, коли нет правов и мужику, - ноль совершенный и пустой. Какую мы замечаем радость в жизни женской? Да совсем никакую, а жмут ее, бабу, со всех сторон, и труд свой она повсегда отдает дешевле, чем мужик, потому как баба почитается глупый человек. И притом неумелый. То-то неумелый, а ты сперва обучи, тогда и спрашивай. Вся жизнь проходит, как онуча в навозе гниет. Утресь беги по свистку, весь день голова как чужая, а в дому пришла - запрягайся до ночи в хомут, клещи-полощи, детей тащи, а где их, силы-то, возьмешь, когда по корпусу их осыпала. Эти, што ль, подмогут?
