– Я действительно виноват в том, что не поспешил тебе на помощь, – ответил рыцарь, – и признаюсь в том. Это странное существо показалось мне демоном, которого вызвали твои песни, его неожиданное нападение так ошеломило меня, что я не сразу мог владеть своей рукой.
– Слишком ты холодный и осмотрительный друг, – возразил эмир, – и если бы бешенство Хамако продолжилось, товарищ твой был бы убит возле тебя и, к вечному стыду своему, ты и пальцем не пошевельнул, хотя вооружен с ног до головы и сидишь на добром коне.
– Откровенно говоря, – продолжал оправдываться сэр Кеннет, – я полагал, что это существо дьявол; а так как ты сам происходишь из их рода, то я, право, не знал какие семейные тайны вам надо было сообщить друг другу, в то время как вы катались по песку.
– Ты трусишь, оправдываешься, брат Кеннет, и не хочешь мне отвечать. Знай же, что если бы неприятелем моим был бы действительно дух тьмы, все равно твой долг был бы помочь товарищу. Знай, что если есть что-либо нечистое в Хамако, то он уже больше принадлежит к твоему племени. Это тот самый пустынник, которого ты желал видеть.
– Как?! – воскликнул рыцарь, глядя на стоявшую перед ним сухощавую фигуру. – Это Энгадди! Ты смеешься надо мной, сарацин, это не может быть почтенный Теодорик!
– Спроси его, если ты мне не веришь. – И едва произнес эмир эти слова, как пустынник подтвердил их:
– Я Теодорик Энгадди, – сказал он, – житель пустыни, друг креста, бич неверных, еретиков и поклонников дьявола! Прочь, прочь! Да падут Мухаммед, Термагант и все сообщники их!
При этих словах он вынул из-под своей лохматой одежды нечто вроде бича или, скорее, двойной секиры, обитой железом, и с удивительной ловкостью принялся размахивать ею над своей головой.
– Вот вам святой, – сказал сарацин и, заметив изумление, с каким сэр Кеннет смотрел на странные движения Теодорика, бормотавшего несвязные слова, засмеялся. Пустынник же, помахав своим орудием, нисколько не заботясь о том, чтобы не попасть им по головам своих собеседников, опустил его, показывая свою силу и крепость своего оружия; он ударил им по огромному камню, расколов его.
– Он сумасшедший, – сказал рыцарь.
– Тем не менее его все признают святым, – возразил эмир, – так думают восточные народы, которые верят, что люди, лишенные ума, вдохновляются свыше. Знай же, христианин, когда человек лишается одного глаза, другой делается зорче; когда человеку отрубают руку, другая делается сильнее и крепче. Таким же образом, когда понимание внешних предметов и рассудок у человека помрачаются, яснее и совершеннее начинает он видеть и понимать вещи небесные.
Тут голос сарацина был заглушен громкими восклицаниями пустынника: «Я – Теодорик Энгадди! – восклицал он. – Светоч в пустыне и бич неверных; товарищами моими будут лев и барс, они найдут убежище в моей хижине, и ягненок не устрашится их когтей. Я светоч и факел! Господи, помилуй!»
Прокричав эти слова, он пустился бежать, легко и ловко подпрыгивая. Все его поведение так сильно шло вразрез со святостью пустынника, слава которого разнеслась в далекие страны, что шотландский рыцарь был поражен; ему трудно было совместить эти странные прыжки и дикие крики с рассказами о кротости и святости Теодорика.
Сарацин понял его душевное состояние.
– Ты видишь, – обратился он к рыцарю, – пустынник ждет, чтобы мы пришли к нему в пещеру. К тому же в этих диких местах иного приюта мы не найдем. Тебя он называет Барсом, потому что барс изображен на щите твоем, я же давно прозван Львом, Козленком называет он себя, так как одежда его всегда состоит из козьей шкуры. Не надо, однако, терять его из виду; он быстр, как верблюд.
В самом деле им стоило большого труда не отстать от пустынника, Теодорик, в совершенстве знакомый с извилистыми тропинками, пролегающими через ущелья и скалы, часто вынужден был останавливаться, поджидая своих спутников, он быстро и легко миновал опасности и трудности пути между расщелинами утесов. Сарацин, несмотря на легкое вооружение и быстроту коня, с трудом успевал за ним. Рыцарь же, закованный в стальную тяжелую броню, часто подвергался опасности, так как конь его при тяжелой сбруе не мог легко идти. С облегчением вздохнул он, когда увидел, что святой муж, все время шедший впереди, остановился у входа в пещеру, в руке он держал деревянный факел, пропитанный смолой и светившийся красным тусклым светом, издавая при этом неприятный серный запах.