Ульф осмотрелся вокруг. В кафе было человек пятнадцать – кто-то сидел за столиками, кто-то стоял у барной стойки. Будь он в Калабрии, пятеро из них были бы мафиози или кем-то вроде того. Вон тот мужчина, который стоит у витрины с пирожными, почитывая «Sydsvenska Dagbladet» [6], – он, допив кофе, отправился бы совершать какое-нибудь организованное преступление, а газета, которую он читает, носила бы название «Хроники Каморры» [7] или «Организованные известия».
Ульф задумался, не проник ли каким-то образом этот коррумпированный, низкосортный, мафиозный цемент в шведские мосты. Ему ни о чем подобном слышать не приходилось, и все же там, где есть деньги, всегда будут и преступники, а многие из них будут только счастливы подвергнуть риску человеческие жизни, если им будет светить нелегальная прибыль. Стремление человека ко злу, подумал Ульф, – это явление одновременно устойчивое и повсеместное; ты борешься с ним, изо всех сил стараешься подавить, но стоит тебе отрубить ему одну голову, как где-то еще вырастает другая – точно у Гидры. А их в маленьком, тесноватом кабинете было всего четверо – четверо, сражавшихся в этой безнадежной битве; пятеро, если считать Блумквиста, которого перевели к ним в отдел, но который все еще носил форму и полноценным следователем считаться не мог. Ульф вздохнул; бедняга Блумквист.
Ульф взял со стола оставленную кем-то газету. На полях предыдущий обладатель газеты накорябал что-то шариковой ручкой – какие-то цифры, телефонный номер и пометка: «сказать Марии». Сказать Марии что? Ульф уперся взглядом в потолок. Была ли эта записка воплем души – воплем, адресованным самому себе, призванному побудить автора к действию? Может, Мария уже что-то заподозрила. Может, она уже все знает, потому что успела наткнуться на прошлую записку на полях мужниной газеты – как иногда в романах женщина слышит шепот любовника, бормочущего во сне имя другой – и ждет, ждет признания, которого все нет. Или, быть может, он – или она? – просто хотел себе напомнить, что нужно сказать Марии, своей домработнице: на следующей неделе его не будет, и не будет ли она так любезна разобрать посудомойку? Это гораздо более вероятно, решил Ульф, потому что, будь эта записка побуждением к действию, там было бы «должен сказать Марии»: совсем другое дело. Это умозаключение согрело ему душу. Мысль об обманутой Марии ему совсем не нравилась. Это невинное объяснение означало, что Марию не ждет никакое разочарование; что еще один личный мирок не будет раздавлен жестокостью и непостоянством ближних. За это, по крайней мере, можно было испытывать благодарность.
Ульф принялся читать статью в разделе, посвященном искусству: интервью с художником, стенавшим по поводу того, что бизнес совершенно не поддерживает искусство инсталляций – каковые всегда казались Ульфу случайными собраниями предметов. Он поморщился; искусство было его страстью, в особенности скандинавская живопись девятнадцатого – начала двадцатого века. Это некоторым образом примиряло его с выходками современных концептуалистов, и все же он никак не мог поверить, что кто-нибудь захочет платить за нечто столь банальное и недолговечное. И куда, интересно, прикажете помещать эти инсталляции? Допустим, какая-то фирма решилась бы разместить у себя в фойе инсталляцию – а уборщица возьми, да и выкини все, решив, что это просто кучка мусора. Ульф был убежден, что с инсталляциями это происходит сплошь и рядом: уборщица выкидывает какое-нибудь до неприличия дорогое собрание objets trouvés [8], даже не подумав – вполне объяснимо – что это, может, и вовсе не обычный мусор. Публика обожала подобные истории, видя в уборщицах посланниц эстетики здравомыслия и выразительниц вкусов широких слоев населения.
Вздохнув, он перевернул страницу. Искусство плавно перешло в футбол: предмет, совершенно его не интересовавший. Кто-то где-то забил гол за какую-то команду, и спортивный корреспондент анализировал это великое событие в мельчайших деталях. Ульф снова вздохнул, поднял от газеты взгляд и заметил свою коллегу Анну, которая только что вошла в кафе и теперь заказывала у стойки свой обычный латте. Она обернулась, поймала его взгляд и помахала ему рукой, произнеся одними губами: «Минуточку, сейчас буду». Анну вечно забалтывал бариста; вот и сейчас он что-то ей шептал, перегнувшись через стойку. Она понимающе покивала и старательно рассмеялась. Ульфу уже приходилось это наблюдать, и он как-то спросил ее, о чем они разговаривают. «Ему просто нравятся глупые шутки, – ответила она. – В основном вульгарного свойства. Ему кажется, что я нахожу их забавными».
