Глава первая. Увеличенные поры
Ульф Варг, что из отдела деликатных расследований, вел свой серебристо-серый «Сааб» в пейзаже, где все расстояния были невелики. Направлялся он в один из сельских оздоровительных центров, на психотерапевтическую группу, и поездка в «Саабе» – подумалось ему – вполне могла считаться частью терапии. Вокруг него раскинулась Южная Швеция: местность, сплошь поделенная на фермерские хозяйства, переходившие из поколения в поколение в одном и том же роду. Здесь и там – белые точки на зеленом фоне – виднелись дома тех, кто возделывал эту землю. Люди это были оседлые и памятливые, если не сказать злопамятные; их метафорический кругозор заканчивался там, где небо встречалось с землей – порой до горизонта было подать рукой; они редко куда выезжали, да и не имели особого желания куда-то ездить.
Он задумался об образе жизни этих людей, таком отличном от того, что он вел в Мальмё. Здесь не было никаких срочных дел; не было нужды выполнять поставленные перед тобою задачи, писать рапорты и отчеты. Не было разговоров о входящих и исходящих, о культуре коммуникации. Люди здесь по большей части работали на себя – и ни на кого другого; они знали, что скажут их соседи по тому или иному поводу, потому что слышали это уже много раз, и было это привычно, точно погода. Они в точности знали, кто кому нравится, а кто – нет; знали, кому не приходится доверять; кто как поступил, пускай даже и многие годы назад, и какие были последствия. Служить в полиции здесь, должно быть, нетрудно, подумал Ульф: секретов здесь не водится. О преступлении становится известно чуть ли не до того, как его совершат, да и сами преступления можно по пальцам пересчитать. Люди здесь сплошь законопослушные конформисты и ведут праведную – ни шага влево, ни шага вправо – жизнь до самой могилы. И они в точности знали, где будет находиться эта самая могила: там же, где лежат их родители и родители их родителей.
Ульф опустил окно и полной грудью вдохнул деревенский воздух, в котором чувствовались какие-то цветочные нотки: дрок, должно быть, подумал он, или вот эти цветущие деревья в саду, тянувшемся вдоль обочины. Он не слишком разбирался в деревьях и никогда не мог толком вспомнить, чем одно плодовое дерево отличается от другого, хотя ему помнилось, что в этих местах выращивали яблоки – или это были персики? Как бы то ни было, деревья стояли в цвету, хотя – насколько он слышал – и позднее обычного, потому что в этом году весна в Швецию пришла с запозданием. Если вдуматься, запаздывало в этом году абсолютно все – в том числе и продвижение по службе. Ульфу было сказано – неофициально, – что в отделе деликатных расследований его ждет повышение. Сказано это было уже несколько месяцев назад, а воз был и поныне там.
Глупо было заранее тратить предполагавшуюся прибавку к жалованью на новую мебель в гостиную – тем более с обивкой мягкой флорентийской кожей. Это была экстравагантная трата, и, поскольку жалованье осталось прежним, Ульфу пришлось в конце концов перевести нужные средства со своего сберегательного счета. Ему это было совершенно не по душе, поскольку он дал себе обещание не залезать в отложенные средства до тех пор, пока ему не исполнится шестьдесят, а до этого момента оставалось еще ровно двадцать лет. Но двадцать лет – это долгий срок, и кто знает, доживет ли он вообще до этого времени.
Вообще-то Ульфу было несвойственно предаваться меланхолическим размышлениям об участи смертных. Он не был всесилен; его работа состояла в том, чтобы защищать одних людей от других, которые так или иначе желали причинить вред этим первым; в том, чтобы бороться с преступностью, пускай и на довольно странном конце криминального спектра. Ульф решил про себя, что он не может взвалить на свои плечи все беды этого мира. Да и кто бы смог? Ульфа нельзя было назвать равнодушным, безответственным гражданином, бездумно сеющим повсюду пластиковые пакеты. Он заботился о том, чтобы оставлять как можно меньший углеродный след – если не считать «Сааба», конечно, который все-таки потреблял ископаемое горючее, а не электричество. Но если не принимать «Сааб» в расчет, то Ульфу не было нужды тушеваться в разговоре с поборниками экологии, в том числе – с коллегой Эриком, который мог бесконечно распространяться о рыболовных квотах и который каждые выходные всячески старался выловить все, что оставалось после этих самых квот. Эрик никогда не забывал добавить, что он выпускает на волю каждую пойманную рыбу, но Ульф как-то указал ему, что рыба в этой ситуации наверняка получает психологическую травму и, скорее всего, прежней ей уже не бывать.
