— Интересно, — произнес Жуковский. В его голосе уже не слышалось ноток недовольства. — Очень интересно… Об этом мы с тобой еще поговорим. А пока сообщу для твоего сведения, что все собравшиеся здесь единодушно… — Жуковский взглянул на Ганьшина, и тот смущенно кивнул, …единодушно решили взяться за постройку аэросаней для Красной Армии.
— Правильно. Поддерживаю. Но я, Николай Егорович, буду заниматься самолетом…
— Конечно, будешь. Но сейчас мы решаем вопрос об аэросанях. Нас интересует одно: твое участие в этом деле.
— Николай Егорович, я не смогу… Не смогу отвлекаться…
Жуковский ничего не ответил. В полусумраке мы видели его грузноватую фигуру, патриархальную седую бороду, огромный куполообразный лоб. Носовой платок, который он держал за самый копчик опущенной рукой, снова заходил.
На этот раз никто не стал удерживать «Гусю». Вскочив, он воскликнул:
— Зачем же ты пришел? Ведь мы с тобой изобретатели аэросаней!.. Мы с тобой первые в России, первые в мире поехали на аэросанях… И если уж ты отказываешься, то кто поверит в это дело? Скажи, пожалуйста, зачем же ты пришел?..
— Будем считать меня отсутствующим.
Ладошников подошел к столу, взглянул на список присутствующих, аккуратно составленный нашим секретарем, отобрал карандаш у оторопевшей Леночки и вычеркнул свою фамилию.
— Мало ли что я придумывал, — пробурчал он. — Тот же вездеход… Но на него потом не отвлекался…
Вот тут-то и заговорил Николай Егорович. Заговорил очень тонким голосом, тончайшим фальцетом, что с ним случалось, когда что-либо возмущало его до глубины души. Он даже перешел на «вы».
— Вы позволяете себе считать, что в трудное для страны время вам дано право отсутствовать?..
— Николай Егорович, впервые в жизни я получил полную возможность делать то, что я хочу…
— А-а… Вы убеждены, что великие события в истории нашей родины произошли лишь для того, чтобы дать вам возможность конструировать то, что хочется… На каком же основании? На том, что вы обладаете талантом? Но талант, милостивый государь, — это обязанность! Обязанность перед народом!
Оборвав свою отповедь, Жуковский помолчал и вдруг мягко добавил:
— Ты помоги товарищам. И на самолет у тебя время останется…
Ладошников неожиданно расхохотался. Он снова взял злополучный карандаш и четко вписал свою фамилию. Потом в скобках поставил две буквы: «М. г.». Леночка спросила о значении этих букв.
— Это значит «милостивый государь», — сказал Ладошников и вновь рассмеялся.
— И знаешь, Миша, — самым мирным тоном произнес Николай Егорович, почему бы тебе не соорудить аэросани трубчатой конструкции? Будем рассматривать аэросани как бескрылый фюзеляж самолета. Ну-ка, как покажут себя там твои трубки из фанеры?.. Леночка, чайку бы…
Леночка стала разливать чай. Николай Егорович взглянул в раскрытое окно, с удовольствием втянул носом весенние запахи сада и, улыбаясь, сказал:
— А хорошие были эти ребятки из детского дома!.. Девица очень серьезная. Как это она? «Общественное выше личного…»
И Жуковский чуть приподнял над головой свою старческую руку.
В тот же вечер я вписал в тетрадь, куда заносил разные понравившиеся мне афоризмы, изречение Николая Егоровича: «Талант — это обязанность».
Так создалась наша комиссия. Она называлась «Компас» — комиссия по постройке аэросаней.
Я тоже был включен в состав комиссии, участвовал в обсуждении множества организационных и технических вопросов, выдвигал разные предложения, иной раз, поглощенный другими занятиями, пропускал заседания, то есть, говоря по правде, лишь походя помогал делу.
Однако месяца через два после учреждения «Компаса» у меня опять появился Ганьшин. Опять прозвучал его возглас:
— Бережков, ты нужен! Погибаем без тебя!
Надо сказать, что Ганьшин стал мало-помалу энтузиастом «Компаса». Вам, если не ошибаюсь, уже известна эта особенность моего друга: он сначала сомневается, киснет, брюзжит, потом соглашается, потом влезает в дело с головой.
Мы с ним отправились на внеочередное заседание «Компаса». На заседании все переругались, потому что дело не ладилось, а когда дело не ладится, люди обязательно переругаются. Но выяснилось следующее. Аэросани, как я уже упоминал, изобрели два друга, два русских конструктора Ладошников и Пантелеймон Степанович Гусин. Гусин — «Гуся» — был одним из способнейших учеников Жуковского, милейшим человеком, бессребреником. Как сказано, он был изобретателем, однако таким, которого нельзя подпускать на пушечный выстрел к мастерским. Раньше чем там успеют что-нибудь построить, у Гусина рождаются новые идеи, он прибегает в мастерские, рвет чертежи и сует другие. Так строили, строили — и ничего не выходило.
