Он опять взглянул на Шелеста и Ганьшина. Шелест промолчал. Но Ганьшин принял вызов:
— Вы, Дмитрий Иванович, спросили, что я об этом думаю. И я, как специалист, как инженер…
Родионов нахмурился. По тону Ганьшина он уловил, что тот придерживается своего прежнего взгляда. Румянец на щеках Родионова вдруг перестал быть заметным, все лицо начало краснеть. Это был признак гнева. Ганьшин, однако, закончил:
— Как инженер, я не мог не высказать сомнений. Мы, Дмитрий Иванович, можем промахнуться, если сразу поставим себе эту большую цель.
Родионов справился с собой. Вспышки не последовало. Он промолчал. Вновь обозначился румянец. Но и в таких случаях, без вспышки, Родионов умел беспощадно разносить.
— Нет, я не могу назвать вас инженером, — не громко, но резко сказал он. — Если инженеру говорят: вот все, что тебе нужно, вот тебе завод с новейшим оборудованием, лучшие инструменты и приборы, вот тебе денежные средства для всех твоих затрат по производству, возьми все это и построй лучшую в мире машину, — неужели настоящий конструктор, настоящий инженер не вдохновится этим? Неужели инженер откажется от таких возможностей?
Бережков сидел, не чувствуя собственного веса. От волнения его все время будто покалывали иголочки. «Возьми все это и сделай!» Неужели он это слышит наяву? Он опять посмотрел на соседей, оглянулся, увидел помрачневшую упрямую курносую физиономию Ганьшина. «Послушай-ка, послушай! — подумалось ему. — Вот тебе мои фантазии!» Да, все наяву. Как странно за один этот час перевернулись их отношения. Всего несколько дней назад Ганьшин язвительно пробирал друга, впавшего в тоску, говорил: «Перестань ныть», а теперь… Кто из них ноет теперь?
Бережков уже всей душой принимал каждое слово Родионова. Как все это необыкновенно, какой потрясающий день!
Поднялся Шелест.
— Дмитрий Иванович!
Нервное смугловатое лицо пожилого профессора, учителя всех русских конструкторов-мотористов, было очень серьезно.
— Дмитрий Иванович! Вы не так нас поняли. Мы указывали на затруднения, но…
— Нуте-с, нуте-с…
— Но кто из нас не мечтает о таком моторе? Для нас будет величайшей честью, если мы, коллектив института…
— Почему «если»?
Шелест осекся. Родионов смотрел требовательно: он не любил условных предложений.
— Для нас, для коллектива АДВИ, будет величайшей честью, — повторил Шелест, — представить вам, положить на этот стол конструкцию самого мощного мотора в мире. И такой день придет, Дмитрий Иванович!
— Ну вот! Прекрасно… Но не опоздайте. У вас будут сильные соперники. Думаю, и группа Ганьшина соберется с духом. На этом, товарищи, сегодня мы закончим. Дискуссии излишни. Начинайте думать, работать! Вскоре, может быть, соберем большое совещание, где откроем дискуссию уже о чертежах. Нуте-с…
Родионов встал. Поднялись и конструкторы.
— Нуте-с, — улыбаясь, сказал он. — С Новым годом, товарищи! С новым мотором!
Выйдя из-за стола, Родионов подошел к Ганьшину.
— Что, Сергей Борисович, напустили на себя такую мрачность? Не прокатиться ли нам с вами завтра по случаю Нового года на аэросанях? Ведь это, кажется, давнее ваше увлечение? Или уже перевели себя в почтенный возраст? Поостыли?
— Нет, Дмитрий Иванович. Участвую во всех пробегах.
— А сани в порядке?
— Да.
— Ну, раз сам Ганьшин заявил, что вещь в порядке, значит…
Родионов рассмеялся, не найдя слов.
— Пожалуйста, могу подать, — все еще хмуро проговорил Ганьшин.
— Так прокатимся, Сергей Борисович, завтра на Волгу. И обратно.
— На Волгу?
— Да. Посмотрим площадку для нового моторного завода. Нуте-с, что скажете? Вчера туда уже отправилась комиссия, которая будет выбирать площадку. А тут и мы с вами нагрянем. И, может быть, АДВИ составит нам компанию на других санях. А, Август Иванович?
— С удовольствием, — сказал Шелест. — Алексей Николаевич, поведете сани?
Бережков не ответил. Он был странно рассеян и почти не слышал разговоров. В воображении мелькали разные моторы, порой беспорядочно разъятые на части, возникали какие-то несуразные и даже уродливые сочетания, а он как бы со стороны присматривался к этому, еще не понимая в тот момент, что же с ним творится.
