– Нет. Она ни разу не звонила по телефону, с тех пор как приехала. Каждый день она долго гуляет по пляжу и ни разу ни с кем не заговорила. – Гэлбрейт пожал плечами. – Или, вернее, ни с кем, представляющим интерес. Сегодня, например, она помогала какому-то малышу построить замок из песка. Потом вернулась в отель, репетировала с музыкантами, обедала у себя в номере. У нее два выхода за вечер. После выступления она сразу уходит к себе. За все время пребывания на острове – никаких контактов с мужчинами.
– И не на острове тоже, – заметил Клэнси. – Странно. Это может означать, что она все еще любит Болдуина. – Он скривил губы. – Или же она фригидна, а его нарочно выводит из себя.
– Нет, – уверенно возразил Гэлбрейт. Когда Клэнси удивленно взглянул на него, он смущенно пробормотал: – Я хотел сказать, трудно представить, чтобы она была холодна с кем-то, кого действительно любит.
– Ты, похоже, поддался чарам этой роковой красавицы, – Клэнси удивленно поднял брови.
Гэлбрейт заерзал на сиденье.
– Вовсе нет! Ты же знаешь, мне вообще никогда не нравились такие женщины.
– Ну конечно, ей уже тридцать семь! – сухо заметил Клэнси. – Старуха! Но, должно быть, очень красивая, раз заставила тебя закрыть глаза на свою дряхлость.
– Да нет же! – Гэлбрейт хмурился, подбирая слова, и Клэнси даже не был уверен, что тот уловил его сарказм. – Во всяком случае, мне она не кажется такой уж красивой. Это трудно объяснить. – Он сделал нетерпеливый жест рукой. – Просто в ней есть что-то особенное…
– То же самое говорил и Бертолд, – насмешливо улыбнулся Клэнси. – Мне уже самому интересно, что же нашли в этой певичке два таких циника, которые теперь и объяснить толком ничего не могут. А как насчет ее голоса? Не стоит ли мне вставить вату в уши?
– Поет она прекрасно, – сказал Гэлбрейт. – Даже слишком хорошо для такого места. Она немного напоминает мне Барбру Стрейзанд.
Клэнси поднял бровь.
– Да уж, это комплимент! Я жду не дождусь, чтобы услышать эту звезду и постараться самому выяснить, что же в ней особенного.
– Долго ждать не придется, – сказал Гэлбрейт, кивая в сторону пианиста, который пододвинул высокий табурет к краю сцены и теперь, сидя на нем, настраивал микрофон. – Она вот-вот выйдет.
После музыкального вступления, краткого и сдержанного, на сцене появилась женщина. Легкой походкой она подошла к микрофону и села на табурет. На ней была изысканного покроя белая шелковая блузка и длинная черная юбка, которая выглядела бы пуритански строго, если бы не высокий разрез спереди. Клэнси с удивлением отметил, что Лайза Лэндон довольно высокого роста и очень тоненькая, в то время как он ожидал увидеть соблазнительную красотку с пышными формами. Ее светлые с медовым оттенком длинные волосы были зачесаны назад и закреплены заколкой. Черты лица в полумраке он рассмотреть не мог, но она не показалась Клэнси особенно красивой. И тут включился прожектор.
Его сразу же поразило мягкое тепло широко расставленных карих глаз. Чуть грустное лицо певицы вдруг осветила улыбка, такая добрая, дружеская, что у Клэнси перехватило дыхание.
– Здравствуйте, я Лайза. Я спою вам несколько моих любимых песен. – Она говорила так задушевно, как будто в зале находились ее старые друзья. – А потом постараюсь выполнить все ваши заявки. – Лайза состроила смешную гримаску. – Только, пожалуйста, не просите оперных арий! Я не мадам Баттерфляй. – Она довольно улыбнулась, услышав прошелестевший по залу смех, и Клэнси опять ощутил почти болезненное чувственное влечение. И что, черт возьми, с ним происходит? – Готов? – Лайза кивнула пианисту, который играл вступление. – Ну, начали.
В течение следующих сорока пяти минут Клэнси полностью убедился, что Гэлбрейт и Бертолд были правы: Лайза Лэндон действительно обладала чистым, сильным голосом. А эмоциональность ее пения могла покорить любого слушателя. Впрочем, исполнительское мастерство певицы и ее музыкальные данные Клэнси интересовали меньше всего, потому что перед ним была очаровательная женщина. Нервные, изящные руки, иногда подчеркивающие музыкальную фразу выразительным жестом. До чего красивая шея! Нежная, молочно-белая на фоне белоснежной блузки. Как камелия, но при этом пульсирующая, полная жизни. Чувственные, прекрасной формы губы. А улыбка… Его рот иронически скривился, когда он поймал себя на столь романтических мыслях. Обычно его интересовало, какая у женщины грудь и бедра, ноги, но уж никак не улыбка. Несомненно, его влекло к ней, причем очень сильно. Клэнси ощутил собственное почти болезненное возбуждение и рассердился. С чего тут возбуждаться? Женщина совсем не так уж красива. Худенькая, а рот слишком большой. Ноги, правда, у нее красивые, неохотно признал он. Благо, что высокий разрез юбки давал прекрасную возможность в этом убедиться.
