- Товарищи,- сказал он,- вы несерьезно подходите. У нас тоже производство, обстановка меняется. Вы что считаете: я специально не хочу поселить? Ну, нет возможности! Сейчас нет возможности, понимаете...повысил он голос.- Вот через неделю. Ну, может, чуть пораньше. У нас многие ждут, не он один. А вам вынь да положь.
- Да,- сказал Иван Лукич,- вот именно, вынь да положь. Раз обещали, значит, за свои слова надо отвечать.
- Ну-у,- многозначительно покачал головой Половинкин и на замдиректора посмотрел тоже со значением.
- Нечего мне здесь нукать,- сказал Иван Лукич.- А то у нас некоторые, я смотрю, товарищ Половинкин, начинают забывать, что у них написано в графе "социальное положение". Забыли, что у вас записано? Так я напомню: слу-жа-щий. Служащий! Ясно? При ком? При начальстве? Нет. При том парне, о котором я говорю. О! - значительно поднял он руку.- При рабочем. Он хозяин общежития. Он, а не вы. И вы ему обязаны служить,- пальцем ткнул в грудь Половинки-ну Иван Лукич,- честно и добросовестно. А какой же из вас слуга,- повысил голос Лукич,- если ваш хозяин по вокзалам ночует. А вам на это наплевать. И у вас есть места, точно есть! Вы же их через неделю не рожать собираетесь. Просто гонять вас некому. Вот так...- шумно выдохнул он и продолжал спокойнее: - Завтра я на работе не буду, отгул беру,повернулся он к начальнику цеха.- Сейчас иду в партком, договорюсь и завтра же как член народного контроля завода,- подчеркнул он,- проверю, есть ли в нашем общежитии свободные места. Все ясно?
- А кто говорит - нет...- заволновался Половинкин.- Я же говорю есть, но мы переста-новку производим,- обращался он уже к замдиректора.- Я же вам говорил, освобождаем еще пол-этажа, для девушек. Переселяем. Перегородку делаем. А вы за свои слова...- сказал он Лукичу.- Я тоже член партии, между прочим. И также могу в партком. Что это такое: гонять некому... Вот помочь нам некому, а гонять...
- Ладно,- прервал его замдиректора.- Хватит друг на друга шуметь. Что? - спросил он у Лукича.- Действительно парень на вокзале ночует?
- Ночует,- подтвердил Лукич.
- Выписывай направление. Сегодня же пусть селится.
Половинкин беспомощно развел руками, но направление выписал тут же.
В коридоре начальник цеха усмехнулся, сказал:
- Ну, ты его с этим служащим здорово прихватил.
Лукич ничего не ответил, а подумал: "Зато ты стоял как рыба, а на меня опять... Уж точно в парткоме и в завкоме нажалуется, да еще приплетет".
Иван Лукич не заметил, как две папиросы исцедил, так что в ванной комнате сине стало. Опомнившись, он газеткой помахал и пошел телевизор смотреть.
За окном потемнело, когда ключ в дверях звякнул. Иван Лукич приподнялся на диване, он сына ждал. Но это Лена вернулась.
- Лена,- спросил он,- Сашка хоть что-нибудь делал? Занимался?
- Я... папа...- замялась дочка.
- Ты мне давай дипломатию не разводи. Спрашиваю - отвечай. Соображала бы, от чего защищаешь.
- Он на гитаре поиграл и ушел.
- Музыкант,- вздохнул Иван Лукич.
Дочь вошла в комнату, в кресло уселась и тоже телевизор начала смотреть.
- Прибавь звук,- попросил Иван Лукич.
И когда она пошла к телевизору, Лукич заметил, что на голове у дочери с обеих сторон возле ушей что-то болтается.
- Иди-ка сюда,- позвал он.
Лена подошла и уселась рядом, а он голову дочери подтянул к себе.
- Чего ты?..- вырвалась она.
- Ну-ка, ну-ка... Это что у тебя? На голове?
- А-а... Это так надо.
- Ты мне не акай, а скажи, что такое. Колтун, что ли? О-о! - вдруг понял он, разобрав, что на висках у дочери болтаются огрызки карандашей, обмотанные какими-то тряпочками.- Завивка? - от удивления Иван Лукич сел и глядел на дочь недоуменно и остолбенело. Та смутилась, но лишь на мгновение.
- У нас все девчонки так делают. Майка сделала, ей мама разрешила. Знаешь, как хорошо! А мне нельзя, что ли,- обиженным, плачущим голосом проговорила Лена.- Вечно ты, пап...
- Ну-ка размотай, я посмотрю,- вовсе не сердясь, а изумляясь, проговорил Иван Лукич.- Ну-ка, давай посмотрим, что получается.
Дочь послушно к зеркалу сбегала и, вернувшись, встала перед отцом. Губы были обиженно поджаты. Иван Лукич взял ее за плечи и долго рассматривал подвитые прядки волос, что свисали к щекам; потом сел, задумался.
