Обветренные, упрямо сжатые губы, широкое, смуглое, со здоровым румянцем лицо, на открытом лбу мохнатые и густые брови, прямой, чуть длинноватый нос – все было вызывающе ярким и одновременно таким близким и родным, будто девушка и впрямь знала этого парня.
– Я давно тебя ждал и искал, – не стесняясь окружающих, проговорил солдат.
Он освободил дорожку и пошел рядом.
– Любая ты девушка. Люба. Любушка… – играл он словами. – Тебя, наверное, Любой зовут? Если угадал, то будем с тобой всегда вместе.
Девушка улыбнулась уголками губ, исчезла скованность, и она весело сказала:
– Да, вы угадали: меня зовут Люба.
– Неужели так бывает, – думала она. – Не знаю ни имени, ни откуда он родом, а кажется, что мечтала лишь о нём.
Страх перед неизведанным и никогда прежде не испытанным ею чувством влечения к юноше вдруг овладели девушкой.
– Люба, почему ты не говоришь со мной? – прервал затянувшееся молчание погрустневший солдат. – Неужели тебя пугает перевязанная рука? Так это пустяк: у вас в станице малость поцарапало… Везучий я: тебя вот встретил…
Парень замолчал, но через несколько минут вновь обратился к Любе:
– Ну, а ты угадаешь мое имя?
– Не могу.
– Николаем меня зовут… С Украины я, Люба… Приходи вечером к школе, – попросил он девушку.
Люба долго не решалась войти в хату, так как боялась, что мать сразу поймет ее состояние, но Надежда бесцельно переставляла с места на место посуду и плакала.
– Ты знаешь, шо наш Митро наробыв, – обратилась она к дочери. -
Сказав, шо домой его не затащим, шо буде воевать… За батька вси слезы выплакала, а теперь опять… Не жизнь – одно страдание. И корова голодна, и сил нэма…
Люба напоила корову, принесла ей душистого сена, но работа не успокоила ее.
– Не пойду, ни за что не пойду,- думала она. – И знать его не хочу. Он уедет, забудет… Ишь какой смелый! Не пойду, – твердо решила девушка, а сердце стучало: " Пойдешь… Пойдешь… Пойдешь…"
Когда начало смеркаться, Люба потихоньку выскользнула из хаты и берегом пошла к школе. Они встретились на полпути.
– Как же ты узнал, где я живу? – удивилась Люба.
– А я уже все знаю, – рассмеялся Николай. – Вот слушай. Огород у ерика. Сад. В нем большая старая груша. Хата, крытая черепицей.
– Точно, – удивилась Люба. – Кто ж тебе рассказал?
– Военная тайна.
Они рассмеялись и забыли обо всем: что идет война, что встреча коротка, что скоро расставание. А сейчас были только он и она. Да ерик. Да калина. В воде отражались вечные звезды. И приятно было смотреть на них, а еще лучше прижаться друг к другу и согреться под видавшей виды шинелью. Казалось, весь мир принадлежал им, и даже редкие огненные зарницы в небе на западе не могли разрушить этого ощущения.
– Кохана моя, – шептал Николай, ласково целуя девушку. -
Единственная… Солнышко мое дорогое…
Затаив дыхание, Люба прильнула к солдату. Вдруг Николай встал и легко поднял ее.
– Ты только посмотри, – восхищенно произнес он. – Мы одни…
Никто, наверное, не венчался под звездами… Ты только верь мне: я никогда не предам тебя, не изменю, не забуду. Я берег себя для тебя и должен знать, что у меня есть самый близкий человек на земле – моя жена.
Девушка смущенно молчала.
– Люба, – горячо прошептал Николай, – любимая, ты моя навсегда, моя и только моя…
– Да, – тихо ответила она.
Он обнял ее, стал целовать, и девушка позабыла обо всем на свете.
Расстались они на рассвете.
– Люба, я люблю тебя, – прощаясь, сказал ей Николай, – но сидеть тут из-за пустячной царапины не стану. Стыдно. Но ты не волнуйся: мы будем вместе. Только жди меня, жди…
В станице бушевала весна. Ожили лиманы, луга покрылись нежной, как кожа новорожденного, зеленью, набухли на деревьях почки.
С раннего утра Люба трудилась в саду. Она выгребала прошлогодние листья, вырывала почерневший бурьян и складывала все в кучи, чтобы потом сжечь. Работа двигалась медленно, так как девушка, задумавшись, застывала где-нибудь под деревом.
Люба больше не видела Николая и ничего не слышала о нем, и теперь она вновь и вновь вспоминала встречу с ним, его поцелуи и клятвы, верила и сомневалась, но если бы все можно было повторить снова, то поступила бы так же.
