— Фенька, а ну домой!..
А та будто не слышит.
И тогда все вчетвером к Евгении Федоровне:
— Мам, ну скажите Феньке!..
У Евгении Федоровны по дому всегда было работы столько, что не переделаешь. Она злилась, когда ее отрывали от дела по пустякам.
— Та грец бы вас узял, у меня тисто подходэ… — Но выходила на крыльцо и кричала: — Фенька! А ну геть домой!..
А Фенька была упрямой, с первого раза никогда не послушается:
— Не пиду! Не пиду! Брешут они все, час мой не вышел…
— От я батьки скажу, он тебя чересседелицей…
Отец за упрямство ее бил частенько, но и тогда она нередко упорствовала. Нет как другие: прощения попросят или крик поднимут, хоть уши затыкай. А она стоит и твердит:
— Быйтэ! Быйтэ!..
Тут уже отец совсем свирепел:
— Ах ты ж, сатанюка!..
Феньку с боем загоняли домой, и тогда шла на улицу очередная…
Сняв в аренду у Закревского сад, Тихон Иванович взял Ксеню с собой на лето. Это была жизнь! Ешь хоть целый день разные фрукты: мясистые, сочные груши — «гливу» и «бергамот», сливы — «анну шпет» и «викторию», огромные, темно-синие, медовые, и другого сорта — «ренклод», зеленые; яблоки разные — «белый налив», «антоновку», «симиренко». По краям сада у балки были заросли малины, черной смородины — пасись сколько хочешь.
Снимать урожай приезжали Евгения Федоровна и кто-нибудь из сестер. Грузили фрукты на телегу, сами усаживались впереди на душистом сене и отправлялись в соседние села, где было мало садов. Как заедут в село, Ксеня и начинает своим звонким, еще детским голоском:
— Гру-уш! Я-а-аблок! Сли-и-в!
Кто покупал фрукты, а кто менял на продукты — масло, молоко, сало, сметану, мясо. Всего тогда у них было вдоволь.
Страшновато было только по ночам. Пугал заколоченный дом «с привидениями», две старые, заросшие травой могилы на краю сада, у балки. И сыч: смотрит, проклятый, сатанинскими глазами, а потом как засмеется человеческим голосом — ках, ках, ках, аж мороз по коже дерет.
Ксеня старалась уснуть раньше отца, а просыпаться позже.
«Так что же все-таки с отцом? Где он и что с ним?»
* * *
Следователь ГПУ Гребенников внимательно посмотрел на Константинова. Глаза у него были красные, воспаленные от постоянного недосыпания.
Тихон Иванович стоял напротив, по ту сторону стола.
— Ну, садись, папа римский… — сказал следователь.
Обескураженный таким обращением, Константинов осторожно присел на краешек стула. Следователь закурил, полистал какие-то бумаги, спросил:
— Давно ты в церковных старостах?
«Вон оно що… — ахнул про себя Тихон Иванович. — За бога, за веру святую можно и потерпеть», — и произнес с достоинством:
— Десятый рок.
— Советскую власть не любишь? — спросил следователь.
— Чо любить ее, она не девушка… А так, она мине по нутру, — помедлив, подбирая слова, закончил свою мысль Константинов.
— А за что же она тебе по нутру? — прищурился следователь.
— А за то, що бидных не обижае…
— Ну, а что скажешь на то, что коммунисты в бога не верят?
— Не одобряю. Но то им ответ перед всевышним держать, в гиене огненной на том свити горить…
— Ишь ты! — усмехнулся Гребенников. — Ладно, приступим к делу. — Следователь устало потер виски. И неожиданно заговорил другим тоном, официальным: — Скажите, гражданин Константинов, ночевал у вас третьего апреля один известный вам человек от папы римского?
— Человек був, тилько ни от папы римского, а от нашего ростовского митрополита. Да як же я мог пустить от папы, когда у них вера друга, не православна… — И в словах его прозвучало неподдельное удивление.
— Откуда приехал тот человек?
— Я ж уже сказав — из Ростова, от митрополита…
— А у нас есть сведения, что приехал он к вам из-за границы…
— Та ни! — убежденно проговорил Константинов. — В миру он Митрофан, а по-духовному — отец Паисий. Я его уже пять рокив знаю…
— Мы проверим, гражданин Константинов. Если это неправда, придется вам отвечать по всей строгости закона.
— Та то чиста правда!
— А с какой целью он приезжал?
— Я писал митрополиту жалобу на непотребные дела попа нашего Еремея, просил прислать ревизора.
— А в чем же выражались дела его непотребные?
— А в том, что он стал в церковную кассу, як у свий карман, лазить.
