Едва он договорил последнюю фразу, как Дельвиг захлопал в ладоши.
— Браво! Не люблю немцев, хоть меланхолическая и педантическая тевтонская кровь течет в моих жилах, но, к счастью, соединившись с русской, немецкая, кажется, испарилась и осталась одна славянская лень. Немец в нашей стране — это пьявица на теле богатыря. Несоизмеримо. Но если пьявицы покроют все богатырское тело?.. — он вопросительно обратил взгляд своих младенческих голубых глазок на Вяземского и развел пухлыми ручками.
— Кажется, богатырь ничуть не против такого кровопускания, — быстро откликнулся тот. — В сущности, что такое история? Цепь испытаний над родом человеческим, совершаемых честолюбцами. Капризы честолюбцев не имеют преград и в их личной жизни. Граф Вилла-Медина был влюблен в Елизавету Французскую, вышедшую замуж за Филиппа IV. Граф устроил пышный праздник в своем замке, на который пригласил двор, и заранее позаботился о пожаре. И в разгаре веселья, когда все были увлечены представлением, разыгравшимся на сцене, разом вспыхнул дом. Охваченные ужасом гости спасались, думая каждый о себе, Медина, выхватив из пламени Елизавету, вынес ее в сад. Все сгорело дотла — замок, сокровища, картины… Он пожертвовал всем, что имел, чтобы на несколько минут прижать к груди королеву. Поэты скажут — любовь. Но это лишь минутное желание, не привыкшее встречать отказ. Сиречь — каприз.
— И все-таки это любовь, — вздохнул Дельвиг.
— Не будем гадать. Любовь, ревность… Ревность толкает на поступки еще более страшные. Известный тебе Пуколов уверял при мне Карамзина, что по каким-то историческим доказательствам видно, что Екатерина I была в связи с царевичем Алексеем Петровичем, что Петр застал их однажды в позах несомнительных и гибель Алексея, то есть, по сути, детоубийство, произошла именно по этой причине.
Рылеев встрепенулся. Надо торопиться домой. Дела…
На столе в кабинете лежало нераспечатанное письмо. Оказалось оно из Батова от матери. Она спрашивала о здоровье, сообщала, что собирается продать одну из своих лошадей. С обычной деликатностью не жаловалась на нехватки. Но раз уж дело дошло до продажи лошади…
Надо тотчас же ей ответить, сделав вид, что ничего не понял, а потом извернуться, занять и послать денег.
Он взялся за перо.
«Любезнейшая маменька! Настасья Матвеевна!
Поздравляю вас с наступающим праздником и желаю провести оный в веселии и здоровии; мы, слава богу, здоровы; печалились было, не получая писем, но сегодня получили две повестки на два страховых письма. Еще не знаем, что пишут. Денег на праздник достал я и также сделал себе летний сюртук; он стал 95 р. — лошадь не спешите продавать, ибо я слышал, что ваш Рыжко очень худ: падет, так не на чем будет ездить. Засвидетельствуйте мое почтение Катерине Ивановне и Наталье Никитишне. Нам весьма хотелось бы быть у вас на праздниках, но не знаем, как попасть. Будьте покойны, любезнейшая маменька, и здоровье свое берегите, хотя (для) крошки Настеньки.
С истинным почтением имею честь быть ваш послушный сын
Кондратий Рылеев».
Он заклеил письмо, прихлопнул печаткой, вздохнул. Деньги… Сколько себя помнит, вечная забота — деньги. Ну, хорошо. Пока можно занять, а потом торопить, изо всех сил проталкивать давно задуманный с Александром Бестужевым альманах «Полярная звезда». Как сказал однажды этот острослов Пушкин: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Но альманах не только деньги, хоть они и нужны позарез. Альманах должен вобрать в себя все лучшее, все свободомысленное, что только есть в нынешней литературе. И, может быть, о, если бы эти мечты сбылись, может быть, соперничеством своим альманах разорит, заставит прекратить существование все печатные издания Греча и Булгарина? Грязным рукам не место в чистой литературе.
Сколько они толковали с Александром, сколько спорили, сколько вместе мечтали о «Полярной звезде»! Вот тут же на столе лежат заметки для проспекта альманаха, набросанные рукой Бестужева, но обговоренные, обдуманные обоими вместе.
«При составлении нашего издания г. Рылеев и я имели в виду более чем одну забаву публики. Мы надеялись, что по своей новости, по разнообразию предметов и достоинству пьес, коими лучшие писатели удостоили украсить „Полярную звезду“, она понравится многим; что, не пугая светских людей сухою ученостью, она проберется на камины, на столики, а может быть, и на дамские туалеты и под изголовья красавиц. Подобными случаями должно пользоваться, чтобы по возможности более ознакомить публику с русскою стариною, с родной словесностью, со своими писателями».
