Мы стали сочинять про Таньку, которая влюбилась в вертолетчика и этой своей любовью доставляла ни в чем не повинному летчику массу хлопот. Вначале она послала ему повестку из милиции с требованием, чтобы он пришел на «сукино болото», а когда летчик пришел, его там побили. Летчик стал избегать Таньку, тогда она забила свеклу в выхлопную трубу вертолета. Зачем? Чтобы летчик не улетел, а выслушал Таньку. Все кончилось тем, что вертолет рухнул и летчик едва не разбился.
Мы сочиняли с наслаждением, любили нашу героиню, сочувствовали вертолетчику, отдавали все наши симпатии простодушному Мишке. Мишка – непременный участник треугольника. Он оберегает Таньку: «Влюбишься, потом будешь всю жизнь несчастная…»
Мы не стремились к правде жизни, так же как в «Джентльменах удачи». Это была просто игра воображения. Я называю этот жанр – дурацкое кино. В нем дурацкие герои, но не дураки. Прошу отличать. В мире так много доброго и смешного, и это тоже правда жизни.
Если, скажем, «Джентльмены удачи» отдать в руки Сергея Бондарчука – все бы рассыпалось. Прежде всего: почему герой Леонова, воспитатель детского сада, с одной стороны головы все помнит, а с другой – все забыл? Хмырь сказал: «Так не бывает»…
И действительно, так не бывает, если по правде. Но в дурацких фильмах бывает именно так, а не иначе.
Мы сочиняли новое дурацкое кино, которое высекало наше объединенное воображение.
Данелия хотел сам снимать эту историю. Я была счастлива, потому что стояла на пути к успеху.
Творческий процесс – очень важен. Но не менее важен и результат.
Процесс без результата – это как огурец-пустоцвет. Или ложная беременность у собак.
У Ахмадулиной есть слова:
Но, знаешь ли, о, как велик
Труд, не познавший поощренья…
Может быть, велик. А может, и нет. Труд – пустоцвет.
Однажды в том же Доме творчества я сидела на лавочке. Данелия уехал удить рыбу. Рядом со мной присел какой-то писатель, совершенно неизвестный. Он стал рассказывать, как счастлив бывает в работе.
Я слушала его невнимательно, наблюдая за комаром, который сел на его лысину и долго, тщательно пристраивал хоботок, выискивая точку – где бы проткнуть. Наконец комар нашел такую точку, приналег, проткнул и стал сосать кровь. Его живот раздувался и темнел от крови. Писатель, увлеченный своим монологом, ничего не чувствовал. Комар все сосал. Потом писатель произнес фразу: «Но результат…» И нависла философская пауза.
На этой паузе комар вытащил хоботок и тяжело взлетел, неся свой перегруженный живот, похожий на крошечный вертолет. Я была рада, что его не прихлопнули. Я как бы болела за комара.
– Но результат… – снова повторил писатель и посмотрел на меня чистым, беспомощным взглядом.
У него был счастливый процесс, но не увенчанный результатом.
Наши дела со сценарием двигались к концу. Мы уже начали подбирать актеров и с этой целью отправились в Малый театр. В театре мы случайно встретили Максуда Ибрагимбекова – талантливого писателя и очаровательного человека с мусульманским флюидом.
– Ты что сейчас делаешь? – спросил Максуд у Данелии.
– Собираюсь снимать.
– Что?
– Про русскую деревню.
Максуд промолчал. Видимо, его озадачивал тот факт, что Данелия грузин. Хоть и московский, но все равно. Где он и где русская деревня?
– А помнишь, ты рассказывал историю про грузинского вертолетчика?
Это был не простой вопрос, а, как говорится, наводящий. Максуд наводил Данелию на его тему.
Данелия замолчал, как провалился. Он ошеломленно смотрел перед собой, как будто увидел в толпе этого самого грузинского вертолетчика.
Больше мы к этой теме не возвращались, но в пространстве что-то изменилось.
После спектакля Данелия в молчании провожал меня домой. Я сидела в машине за его спиной.
– Тебе не дует? – спросил Данелия.
Я напряглась. Это не его вопрос.
– В чем дело? – прямо спросила я.
Я умела его понимать… Чувствует себя виноватым и метет хвостом.
– Я не хочу снимать наш сценарий, – прямо сказал он.
– Не снимай, – легко отозвалась я. Не скандалы же ему устраивать. Да это ничего и не даст.
– Я хочу снимать про грузинского вертолетчика, – произнес Данелия.
– Тогда бери грузинского соавтора.
