– Ох, спси… тя… бог, Кндраш! – лёгкие Бурея работали не хуже кузнечных мехов. – Помр бы, кабы не ты! Дай рсцелую, дрг любзный!
Сучок попытался уклониться, но Бурей медвежьей хваткой облапил его, выдавил из лёгких весь воздух и расцеловал, щедро перемазав при этом застывшим жиром.
– Пусти, ведьмедина! Задушишь к едрёней матери! – последними остатками воздуха прохрипел мастер.
– Эх, Кондрат, где ты раньше был?! – дыхание у горбуна уже вполне восстановилось, даже язык лучше ворочался. – Никогда так душевно ни с кем за чаркой не сидел!
– От и я с тобой, Серафимушка! – Сучок от избытка чувств не только протрезвел слегка, но и пустил слезу пьяного умиления. – Не знал не ведал, что тут такие душевные люди живут!
– Давай ещё тяпнем, Кондраш?
– Давай! – согласился плотницкий старшина. – Только по маленькой, а то я с утра с Алёной – соседкой твоей… ик… сговорился. Крыша у ней… ик!
– Хррр… Неужто уже сговорился? – Бурей полез пятернёй в свою необъятную шевелюру. – Умеешь! Быстро ты, ить! Молодец, коли так! Она, ить, баба добрая!
– А чо там… ик… уметь-та?! – Сучок горделиво задрал нос. – Дранку… ик… перестелить… умеючи-то? Да раз плюнуть!
– Хрр, бабу с умом да умеючи легко уговорить, – согласился Бурей.
– Во-во, топориком тюк… – начал было Сучок, но осёкся – забыл, чего сказать хотел.
– Эт ты, хрр, врёшь… топориком, – замотал башкой Бурей, – Не успел ты Никона приголубить – я отобрал! А ты чего ёрзаешь-то?
– В нужник хочу! – отозвался Сучок, слегка посучивая ногами.
– Так иди! – милостливо разрешил Бурей, широким жестом указывая на дверь. – Тама он!
– Ноги не идут! – плотницкий старшина засучил ногами активнее: подлый мочевой пузырь от напоминания усилил свой натиск.
– Давай подсоблю! – Бурей попытался встать, но не смог. – Хрр, и у меня не идут!
– А давай, Серафимушка, вместе… Оно вместе сподручнее, мы в артели завсегда так, – Сучок ухватил ручищи Бурея и пристроил себе на плечи. – Ну, давай, встали! Раз, два – взяли! А теперь ножками… сперва левой, потом правой, а то обмочусь!
Друзья, упираясь лбами друг в друга, сделали несколько шагов и дошли почти до двери, но тут Бурей встал и шумно выдохнул:
– Погодь, Кондрат, тяжко чего-то! Мож, песню затянем? С песней на походе сподручнее!
– Давай! А какую?
– А счаз! – и Бурей во всю глотку заревел:
Будет плакать по мне, добру молодцу,
Жена-жёнушка, раскрасавица-а-а.
Пусть ей чёрну весть принесут поутру,
Что вдовой вековать оста-а-а-анется.
Приведут коня мово в поводу-у-у,
Меч да бронь сберегут для неё-о-о,
Мои други, передайте тогда-а-а-а
И остатнее слово моё-о-о-о:
Ты не плачь, не грусти жена обо мне-е-е
Да за сыном лучше гляди-и-и.
Меч ему отдай по весне-е-е-е
И в поход его проводи-и-и-и.
Бурей тяжело вздохнул, открыл башкой (руки-то заняты) забухшую дверь, набрал в грудь побольше воздуха и снова затянул песню:
Их го-о-оловы бу-у-уйны лежат в ковыля-а-ах,
Над ни-и-ими лишь во-о-ороны вью-у-у-утся!
Этот припев подхватил уже и Сучок. С такими вот завываниями друзья преодолели около трети той бездны вёрст, что отделяла их от нужника. Их славный анабасис сопровождался заливистым собачьим лаем и забористыми комментариями соседей насчёт «свербигуздов, по ночам шляющихся».
– Не, так не пойдёт! – вдруг заявил Сучок.
– Чего не пойдёт? – не понял Бурей.
– Песня не пойдёт! – мастер не на шутку рассердился. – Не дойдём! Унылая она!
– А какую надо? – насупившись, спросил обозный старшина.
– Бодрую! Про богатырей чтоб!
– Хрр, эт можна! – оскалился Бурей и тут же выдал на удивление бодро и трезво:
Будет плакать по мне, добру молодцу,
Эх! Жена-жёнушка раскрасавица-а-а.
Принесут ей чёрну весть – эх! – поутру,
Что вдовой вековать о-о-останется. Эх!
Приведут коня мово в поводу-у-у, ой-ля-ля!
Меч да бронь сберегут для неё-о-о, эхма!
Мои други, передайте тогда-а-а-а, твою мать!
И остатнее слово моё, – ух, да мое!
Ты не плачь, не грусти, жена, обо мне-е-е, эхма!
Да за сыном лучше гляди-и-и, твою мать!
Меч ему отдай по весне-е-е-е, эхма!
И в поход его проводи, уй лю-лю!
Под эту песню и вправду пошло лучше – до нужника друзья доковыляли резво и даже приплясывая. Обратный путь занял меньше времени – Бурей и Сучок знали уже, как скрасить его тяготы, да и прохладная майская ночь немного повыветрила из них хмель.
