– Здравствуйте, дядя Ваня! – сказал я на всякий случай и нырнул под вагон.
А голос у меня тонкий-претонкий, ещё не ломается.
На железной дороге я тоже когда-то знал каждого. И со всеми здоровался. А попробуй пройти мимо! Во-первых, дома будут проблемы, а во-вторых, самый первый телевизор на нашей улице появился в депо. Назывался он несолидно – «Комбайн», но зато по нему показывали кино о майоре Вихре. Всех телезрителей красный уголок не вмещал. Одних только взрослых – по три кандидата на стул. Пускали и нас, пацанов, если общество было не против. Одним разрешали полежать на полу в проходе, других разворачивали с порога:
– Потом приходи. Когда папка научит шапку сымать.
Да, времена! Никаких тебе омбудсменов, а дети всегда под присмотром.
Дядя Ваня пошёл дальше. Я слышал его шаги и стук молотка. Вспомнил, как лет тридцать назад видел его, угасающего. Чуть ли не каждый день. Он был жёлтый, худой и очень страдал от боли. Уже не хватало сил управляться с домашним хозяйством. Все, кроме него, знали диагноз – рак. Другой бы криком кричал, требовал врачей и уколов, а он терпел. Вместо наркотиков предпочитал рыбалку. Сидел на своём самодельном стульчике да таскал пескарей для кошки. Всё прибыток семье.
Как-то утром я проснулся – соседка в калитку стучит:
– Иди. Дядька Ванька зовёт.
Зашёл к нему в хату. Лежит мой сосед, в потолок смотрит. Увидел меня, встрепенулся:
– У тебя, Сашок, дед вроде как плотником был? Ты острогай мне дощечку поглаже, чтобы с краю огородиться. А то я с кровати падаю.
Просил ещё закурить, да только не вышло. Бабы вцепились в руку, вытолкали взашей.
Ну что ж, думаю, надо уважить. Достал с чердака липовую дощечку. Прошёлся шерхебелем, вывел фуганком уровень, загладил шлифовальной машинкой. Назад возвращаюсь – заказчика нет. В морг увезли.
Эх, жизнь! Не скажешь, что так уж она и коротка, а всегда чего-то не успеваешь. Кто покурить, кто попрощаться, кто получить пенсию.
Я вынырнул из-под вагона и замер, не успев выпрямиться. Ни за что не поверил бы, что узнаю по голосу этого пса! Звали его, как и добрую половину собак с нашей улицы, Мухтаром. После выхода на экраны знаменитого фильма с Никулиным в главной роли все как-то в одночасье переименовали своих Шариков, Полканов и Рексов. Не избежал этой участи и наш Музгарко. К новой кличке быстро привык. Природная сообразительность плюс какое-никакое созвучие. Вот только не тянул он на своего киношного прототипа. Дворняга дворнягой! Чёрно-белый, с рыжим лохматым загривком. Был он старым, слепым и доживал свой век в дровяном сарае. Собачьим умом Мухтар понимал, что уже никуда не годится, но очень хотел доказать, что он ещё ого-го! На чужаков громко не лаял – боялся, вдруг прилетит камень, а откуда, не уследишь. Зато на своих отрывался по полной. Меня, к примеру, чуял метров за сто. Выйдешь, бывало, на край насыпи, а он уже давится гавом, исходит слюной. Я на него не обижался. Наверное, понимал, что когда-нибудь стану таким же, как он. Калитку откроешь, окликнешь его: «Мухтар, да ты что ж, дурачок?» И он – ну извиняться! Ползёт по земле, наяривая хвостом, и белыми пятнами глаз в душу заглядывает. Да! Жила когда-то в этом месте любовь, а теперь – одна ностальгия.
Дом я узнал издали. Таким он и был в дни моего детства. Две комнаты, коридор и небольшая прихожая укрыты в зарослях винограда. Из трубы вьётся дымок, отбрасывая лёгкую тень на серебро крыши. Без более поздних пристроек есть в нём гармония воплощённого замысла.
В открытые ёмкости у края железной дороги из цистерн сливают жидкий гудрон. Две смоловозки ожидают погрузки. Возле сторожки суетится и спотыкается дядя Вася Культя. Он ремонтирует тэн, а напарник готовит шланги. Под ногами пузырится земля. Я всегда обходил это место, а сейчас иду напрямик. Дяде Васе нужно подать руку, извиниться за прошлое.
Его прозвали Культей из-за согнутой в кисти правой руки. Она у него до плеча в глубоких белёсых шрамах – посекло на фронте осколками, и хирурги добавили. Тем не менее этой рукой он вполне управлялся: мог из ружья стрелять и даже стакан держал. Был ли у него дом? Этого я не знаю. Мне почему-то казалось, что он навсегда приписан к смоле
