— Ну вот, то-то… Подползешь к пеньку, аккурат туда и сворачивай. Гуськом ползите. — Он принимал Воронцова за рядового солдата, полагая, что готовится ночная разведка.
За спиной Андрей услышал голос Степана Петровича:
— Люди расставлены?
— Так точно.
— Всё в порядке, с богом… Счастливого пути. Помни… — Командир корпуса обнял Андрея.
Андрей почувствовал прикосновение холодной, колючей щеки. В этом прикосновении ощутил он все недосказанное Степаном Петровичем и, стиснув его плечи, крепко поцеловал:
— Прощайте…
— Ступай.
Воронцов перелез через бруствер, так, как он делал это несчетное число раз, и пополз по стылой земле, запорошенной сыпучим снегом.
3
Немецкие окопы находились метрах в трехстах, не больше. Андрей дополз до ветлы, свернул к пеньку и, перебравшись через минное поле, притаился, ожидая вспышки очередной ракеты. Теперь к нему вернулось то напряженное самообладание, которое испытывал он всегда в минуты опасности. Когда загорелась ракета и слепящий, ядовито-бледный свет озарил все вокруг, Андрей, как условились, поднялся но весь рост и бросился вперед, к немецким окопам.
Сзади загрохотали беспорядочные выстрелы — Сошальский имитировал огонь по «перебежчику». Немцы тоже заметили человека, бегущего к ним через поле. Кто-то высунулся из окопа и махнул ему шапкой. Затрещали ответные выстрелы. Примолкшее к середине ночи (юле боя вновь наполнилось, гулом и треском. Линии трассирующих пуль замелькали повсюду, встречаясь и скрещиваясь, но ни одна из них не прервала пути Андрея.
Степан Петрович следил из траншеи за разгоравшимся огневым боем. Все шло, как было задумано. Солдаты комендантского взвода, вызванные для операции, били так, чтобы не поразить Воронцова. Немцы прикрывают его своим огнем — значит, клюнули. Еще с полсотни шагов, и Воронцов будет на месте.
Командир корпуса не успел оглянуться, не успел ничего сделать, когда сзади него из блиндажа, похожего на лисью нору, вырвался боец с ожесточенным лицом, в сбитой на затылок шапке.
— Вот гад, бежать вздумал, сволочь!
Все произошло в какие-то секунды. Солдат на ходу шлепнул ладонью по диску ручного пулемета, загоняя диск на место, сошники будто сами уткнулись в замерзший бруствер, и, приложившись, солдат дал короткую очередь.
— Отставить!..
Командир корпуса бросился к пулеметчику.
— Так то ж предатель! — солдат в ярости скрипнул зубами.
Но пулемет уже выхватили из его рук.
К месту происшествия подоспел и Сошальский. Ракета погасла, и нейтральная зона вновь погрузилась в тусклый мрак, скрывший и ветлу, и бегущего во весь рост человека.
Андрей упал. Ему показалось, что он споткнулся о замерзшую кочку, но, не чувствуя боли, снова вскочил и уже в темноте прыгнул в немецкий окоп. Кто-то поддержал его. Андрей протянул зажатую в кулаке листовку.
— Гут, гут! — одобрительно затараторили солдаты, подхватившие Андрея. — Уберлауфер… Руссишер уберлауфер..[1]
Новость молниеносно распространилась по блиндажам и окопам. Вокруг Андрея толпились солдаты, забегали вперед, приближали в темноте лица, чтобы получше разглядеть пленного, похлопывали его по плечу, видимо совсем не испытывая враждебного чувства. Только любопытство привлекало их к человеку, перебежавшему с той стороны.
Солдаты гурьбой проводили Воронцова до первого домика — окопы тянулись сразу же за селом вдоль околицы. На шум из избы выскочил раздетый, в одном кителе, офицер, осветил фонариком Андрея, примолкших солдат. В желтоватом луче выступили из темноты небритые лица, поднятые воротники шинелей, опущенные, как башлыки, суконные шапки.
Немец в кителе спросил, что случилось, гаркнул на солдат и обратился к пленному. Андрей сделал вид, что не понял, и снова протянул листовку. Офицер самодовольно ухмыльнулся и приказал конвоирам доставить пленного в штаб.
Дальше Андрея вели два конвоира с винтовками, вели молча по середине улицы — после встречи с офицером они уже не решались заговаривать с пленным. Остальные солдаты вернулись обратно. Воронцов шел на шаг впереди конвоиров. По обе стороны неясно вырисовывались темные очертания крыш, плетни, высокие тополя. Андрей чувствовал все большую слабость. Напряжение постепенно спадало, но он еще не понимал, что был ранен. Так вот он, плен. Оказалось, что все произошло гораздо проще. Ему даже не пришлось поднимать руки, выполнять эту унизительную процедуру.
