Литургическое богословие пытается определить, что в какой момент Евхаристии происходит. Но сколько бы мы ни старались эти моменты обозначить, нельзя сказать: во время этой молитвы совершается самое важное, поэтому отбрасываем другие части Евхаристии, этого достаточно! Нет, по большому счету вся Евхаристия – единое целое. То же можно сказать и о нашей христианской и церковной жизни. В ней важно все.
Поэтому, если покаянием проникнута вся наша жизнь, оно никуда не денется и в момент исповеди, каковы бы ни были внешние факторы. Условно говоря, храм загорится, а покаяние будет пребывать в нашем сердце. Если человек еще до того, как прийти на исповедь, все оплакал и, что называется, все слезы выплакал, к аналою с крестом и Евангелием он принесет одно словесное исповедание, потому что все, что должно было в его сердце произойти, уже произошло. Бывает и иначе, хотя реже: человек сначала исповедуется, потом оплакивает свои грехи. Но правильнее, конечно, наоборот.
Есть люди (в большей степени это касается женщин), которые имеют странное убеждение, что если ты на исповеди не плакал, то ты и не исповедовался. Такое убеждение приводит порою к совершенно недолжной вещи, когда человек приходит на исповедь и начинает из себя слезы буквально выжимать, доводит себя до состояния истерики, всхлипывает, рыдает, при этом каясь не в каких-то страшных преступлениях, а в повседневных грехах. И видно, что он попросту накручивает себя. Но Богу истерика не нужна. Богу нужны искреннее покаяние и труд, а состояние экзальтации никакого отношения к этому не имеет. Кающийся может горько плакать на исповеди, чувствуя боль и леденящий сердце ужас своих грехов. Тогда слезы хороши – они очищают душу. А рыдания придуманные – только во вред. Такой исповедник, по сути, лжет самому себе, Богу, священнику, а от реальной исповеди уходит. На самом деле он старается показать: я настолько хороший, что даже плачу. И как я совершил все эти грехи, просто не знаю…
«Я грешу» или «я согрешил»?
Помимо сказанного, важно еще вот что: надо говорить о своих грехах не в настоящем времени – «я грешу тем-то и тем-то», – а в прошедшем. Почему так?
Приходя на исповедь, ты как бы проводишь черту, говоря себе: до этого момента я грешил, но больше не хочу этого делать. Когда же ты говоришь «я грешу», то в этом не прочитывается намерения что-либо изменить – «грешу и буду грешить!». Конечно, это лишь словесная формулировка, но надо знать, что она порождается нашим сознанием и в то же время влияет на него. Вот почему немаловажно сказать себе: то, в чем я каюсь, я оставляю позади, за спиной, и дальше хочу жить по-другому.
Возникает вопрос: как же быть с грехами многолетними, которые не сразу изживаются? Здесь можно сказать себе так: я по опыту знаю, что, возможно, в силу своих навыков, привычки еще не раз буду поскальзываться и падать. Но я больше не хочу падать и приложу ради этого все усилия. Вот человек катается на коньках – знает ли он, что может упасть? Знает. Для чего же он встает на коньки – чтобы падать или чтобы кататься? Скажи кто-нибудь: «Я пошел на каток падать», мы бы подумали, что он не в своем уме… Тот, кто регулярно тренируется, учится держать равновесие, падает все реже и реже. Это нормальный результат катания на коньках. И нормальный результат христианской жизни – поскальзываться и согрешать все реже и реже.
По мере того, как человек углубляется в дело покаяния, он начинает видеть себя гораздо лучше и судить себя гораздо строже. Он сознает метафизическую основу греха, его суть и значение, он способен оплакать состояние своей души, даже не имея на совести тяжких грехов. Он понимает, какие силы и возможности дает ему Господь для того, чтобы сохраниться от греха, и, поступив в чем-либо против совести, будет скорбеть об этом падении, как бы ничтожно оно ни было.
Чем чище квартира, тем заметнее в ней любая пылинка. На гладкой поверхности бросается в глаза любая царапина. Вспомните образ души, который предлагает святитель Игнатий (Брянчанинов)[20]. Если душа подобна исполосованной поверхности – добавь туда хоть десять царапин, что за беда? Она и так никуда не годится. Но добавь одну царапину на гладкую полированную плоскость – и это уже трагедия. Святые видели в себе образ и подобие Божии, которые со временем начинали в них проявляться, – и страшно им было запятнать эту красоту, эту чистоту.
