– Мисс Макгрегори… я знаю, вы связаны с полицией… Извините… Это не мое дело…
– Тогда что вы хотите? – Вот только разных глупостей мне не хватает.
– Тут творятся странные дела, мисс Макгрегори. Доктор Ратхор… он прекрасный доктор, но…
– Что но? Или говорите толком, или не говорите ничего.
Эта дуреха заикалась так долго, что лифт приехал вниз и открыл двери. Наружу она за мной не идет, только обещает:
– Я вам напишу, ладно? Я знаю ваш электронный адрес. Меня зовут Яна.
В лифт входят двое пациентов. Прежде чем двери закрываются, я успеваю кивнуть в ответ на ее умоляющий взгляд. Пусть пишет – удалить письмо, а потом пометить ее адрес спамом не так уж сложно.
Конечно, на встречу к Чарлзу Престону я опаздываю. Всего на пять минут, но это так. Попробуйте приехать вовремя, если вам нужно добраться из центра Лондона в Ивер-Хит. Выручил меня экспресс в Хитроу, а там такси до Пайнвуда. Но таксист попался неопытный, он нервно прислушивался к советам навигатора, в результате проскочил поворот на Вуд-Лэйн и вынужден был разворачиваться.
Потом понадобилось время, чтобы найти нужное здание и нужный офис. Далековато забрался Пайнвуд.
Мое опоздание демонстративно подчеркивает секретарь Чарлза Престона – этакая шестифутовая каланча с ногами под три с половиной фута. Я чуть не оборвала ее советом сообщить обо мне шефу, но красавица, облив меня презрением с головы до ног, уже сама делает это:
– Мистер Престон, здесь Джейн Макгрегори, по поводу которой звонила леди Элизабет…
Далее следует жест в сторону двери. Открывать ее передо мной секретарь не собирается.
Мне плевать на длинноногую фифу, важно, чтобы Престон взял меня с собой в Болливуд, а для этого я должна ему понравиться, как посоветовала Элизабет Форсайт.
Чарлз Престон – копия Уинстона Черчилля, причем одновременно молодого и в возрасте. Каким-то непостижимым образом в этом человеке сочетаются черты румяного Черчилля-кавалериста, служившего в начале карьеры в Индии, и умудренного опытом лидера нации. Не хватает только галстука-бабочки да жеста «V».
Он знает, что похож на великого британца, и подчеркивает это. В кабинете запах сигар и шотландского виски. На столе бутылка и два олд фэшна – стакана безо всяких изысков. Престон прав – именно из таких следует пить напитки, подобные отменному виски, ничто не должно отвлекать. На боковом столе коробка с сигарами и емкость с кубиками льда.
– Я Джейн Макгрегори. Вам звонила…
Он спокойно взирает на меня, никак не реагируя на представление. И этому снобу я должна понравиться?
Не будь у меня острейшей необходимости общаться с этим человеком, Престон уже увидел бы мою спину. Но хлопнуть дверью кабинета означает отказаться от поддержки Элизабет Форсайт. Может, он этого и ждет? Обещал помочь, но уйди я, будет повод развести руками, мол, протеже сама сбежала. Придется вытерпеть даже клон Черчилля. Ладно, и не такое переносила.
Я делаю шаг вперед к столу. Не будет же он вечно играть в молчанку?
Теперь Престон оглядывает меня с ног до головы – именно в таком порядке. На лице по-прежнему никакого намека на эмоции, только фиксация увиденного. Протянув руку, берет со стола стакан с янтарной жидкостью и подносит к губам.
Меня не проймешь, в ожидании хоть какой реакции я отвечаю тем же – оценивающе скольжу взглядом по хозяину кабинета, а потом по окружающей обстановке.
Англичане – нация собачников. Все, у кого есть возможность, заводят себе терьера, спаниеля, колли, конечно, корги (чтоб как у королевы!) или любого другого пса. Потому не стоит удивляться, если вы увидите у англичанина на каминной полке фотографию домашнего любимца. Реже такие снимки красуются на столах в офисах.
Но у Чарлза Престона фотография кота. Морда британца столь широка, что занимает все пространство в пределах рамки, серая шерсть лоснится и действительно отдает голубым.
Престон заметил, что я задержала взгляд на фото:
– Мой любимец, его зовут Мартин. У вас есть домашние животные?
– Да, скорпион.
Во взгляде появляется интерес.
– И кто из вас кого подпитывает ядом?
– Я его.
Так и не дождавшись приглашения, я спокойно сажусь в кресло возле стола. Хозяин кабинета делает вид, будто не заметил то ли своей неделикатности, то ли моей бесцеремонности, лишь левая бровь чуть дрогнула.
