Табльдот - страница 4

— Черт возьми, я закажу другую.

Он выливает оставшееся на донышке вино в свой бокал, потом, перегнувшись через спинку стула, размахивает пустой бутылкой, призывая официанта. Официанта, которого там нет. Он вновь поворачивается лицом к Марии, его локоть пролетает мимо стола.

— Я хочу сказать, ну как ты сидишь Мария. Как я могу разговаривать с твоим профилем?

С неохотой Мария поворачивается лицом к нему, чуть ближе пододвигает стул, ставит на стол свой пустой бокал и начинает развертывать треугольничек камамбера, который, как оказалось, подается здесь в качестве fromage [*(фр.) — сыр.]. Ее голос стал почти сверхъестественно спокоен:

— Мы не можем позволить себе еще одну бутылку.

Удрученно собирает она грязные приборы и тарелки и опускает их на красное пятно. Они прикрывают хотя бы часть его. Опершись обоими локтями о стол, вдавив пальцы в корни волос, она шепчет:

— Ты больше не любишь меня, Эрик?

Эрик опускает свой бокал на маленькую стеклянную пепельницу. Стекло, ударившись о стекло, неприятно дребезжит, и соседняя пара, повернув головы, дружно вперяется взглядом. Эрик выдавливает извиняющуюся улыбку. Они отворачиваются, восстанавливая свое единство душ. Эрик забавляется бисквитом и, хмурясь, размышляет над этой новой загадкой.

— Мне кажется… люблю.

Едва заметная дрожь пробегает по губам и подбородку Марии, потом ее щеки сотрясает более сильная дрожь, и она крепко зажмуривает глаза. Она поднимает бокал, держит его в воздухе — под самым подбородком. Очевидно, что он пуст.

— Мария, конечно, я…

Но, конечно, это слишком поздно: она уже наклонила голову, и слезы, стремительно источаемые ее глазами, бегут вдогонку друг за другом по ее щекам, падая капелью с подбородка. Мария незаметно плачет — на скатерти там и сям появляются серые пятна.

Эрик предлагает ей — как ни странно, совершенно целехонькую — свою бумажную лодочку.

— Конечно, люблю.

Он оглядывается — не смотрит ли кто. Никто, по-видимому, не заметил, и Эрик с чувством благодарности протягивает через стол руку и похлопывает обнаженную руку Марии. Конечно, он, если встанет такой вопрос, любит ее.

Мария шмыгает носом, прикладывает к лицу скомканную яхту, потом выпрямляется и отбрасывает с лица волосы. Завидев приближающегося официанта, она подхватывает сумочку и, извинившись, удаляется.

— Кофе, сэр?

— Уу-гу, пожалуйста.

В то время как официант собирает грязные тарелки, Эрик, заикаясь, извиняется за разлившееся под ними Красное Море. Официант произносит нечто формальное и учтивое в том смысле, что это ничего, и затем удаляется. Не желая сидеть лицом к лицу со своим шизоидным двойником из ниши, Эрик отправляется в туалет.

Мария потеряла уважение к себе.

Стоя перед умывальной раковиной, она в поисках его шарит в сумочке. Находит там щетку для волос, тушь для ресниц и маленькое прямоугольное зеркальце, которое, хотя и слишком мало для подобной задачи, может предложить ей ее автопортрет, менее прозаический, чем тот, что смотрит на нее из-за кранов. При всем при этом, ей совершенно ясно видно, как веки у нее покраснели и вспухли и тушь потекла по щекам. Размышляя о том, можно ли ее все еще находить привлекательной, Мария склоняется к бегущей струе и набирает пригоршню воды. Сбрызнув лицо, она приступает к маскировочным работам.

Эрик потерял уважение к себе.

Вымыв руки, он ищет его в зеркале. Принимая различные выражения лица, он рассматривает свое отражение под разными углами. Он примеряет широкую, уверенную улыбку, и немедленно его отражение ухмыляется ему в ответ. Затем — искренность: на этот раз Эрик вынужден отвести глаза от страдальческого лица, с укором взирающего на него. Он примеряет несколько безобразных гримас: гротескные, химерические рыла; косоглазое страшилище; скорбная маска Франкенштейна [*герой одноименного романа Мэри Шелли (1797–1851), создатель монстра, одержимого жаждой разрушения, над которым он утратил власть. Роман был положен в основу многих фильмов.]; злобные, демонические ухмылки. Вытирая руки мокрым полотенцем, он задается вопросом, остается ли он все еще честным гражданином.