VI
Пировали у Анны с вечера до утренней зари. Пели песни, объедались олениной, ссорились, мирились, хохотали. Чоччу была грустная. Когда пели песни, она как-то по-особому грустно смеялась либо плакала, размазывая по лицу слезы.
— Чего ревешь? — кричал Пиля. — Ты вдова, я вдова… Давай вместе! — и лез к Чоччу целоваться.
Василий тяжело задышал, быстро схватил Пилю за ноги и сильным броском перекувырнул его.
— Пошто бьешь?! — визжал Пиля, отдирая руки Василия от своих черных растрепавшихся кос.
Анна схватила чашку вина, залпом выпила, а остатки плеснула в глаза Василию.
— Кок! — крикнула Чоччу. Она хотела броситься к Анне, но остановилась и горько заплакала, тыкая пальцем в ее лицо:
— Ты!.. Ты!.. Все ты!.. Ну, ладно… Вот ужо…
Однако все скоро успокоились. Хмель свалил всех. По чуму — храп и бормотанье.
Ниру тормошил мать, плакал, злился, кричал. Мать не откликалась. Ниру, боязливо оползая храпевшего с разинутым ртом страшного Пилю, подполз к отцу. Но и от него ничего не добился.
Ему очень хотелось есть. Сидя возле отца, он поднял вверх голову и долго выл диким, без слез, голосом. Взгляд его упал на большой котел, у которого, крутя хвостами, работали собаки, — Ниру весело крикнул: «У!» — и заулыбался. Он подполз к котлу, ухватился за его края и поднялся между кривой Камсой и черным трехпалым кобелем.
— У! — вновь крикнул он, заглянул в котел и потянулся за добрым куском мяса. Тут Камса лизнула его в самый рот. Ниру чихнул, покачнулся и заплакал. Но сквозь слезы увидал полуобглоданную кость, схватил ее и стал сосать, зажмурясь и урча. Собаки подняли возле котла грызню. Ниру со страхом отполз в темный угол и забился между сумами.
— Геть! Геть! — заорали враз четыре оторвавшиеся от земли головы и тотчас же упали. Собаки воющим, визжащим клубком выкатились вон.
— У! — одобрительно сказал Ниру и пополз к большому куску сахара.
На другой день, когда Ниру уснул, Василий с Анной пошли в гости к Чоччу.
У Василия болела голова. Анна опохмелилась и шагала бодро.
— Отчего не пошел Пиля? — спросила она.
— Не надо… Больно худой… Больно лезет…
— Ты ему вырвал косу.
— Пускай!
— Чоччу возьмет его к себе.
— Она тебе сказала?
— Знаю.
У Василия пальма острая. Силы в ней сегодня много. Вот только голова… Он шел впереди Анны и разговаривал с ней через плечо.
— Ты врешь, — сказал он раздраженно и ударил пальмой по осине. Ствол дерева толстый. Крякнула осина, но не свалилась.
— Врешь!.. Дурачишь!.. — крикнул он и ссек осину. — Я вижу…
— Как ты видишь, если я плеснула в твои глаза вином?
Василий вмиг вспомнил это, испуганно схватился за глаза, чтоб удостовериться — целы ли? И ему сразу показалось, что он плохо видит. Тайга стояла перед ним сплошной серой стеной, все как-то посерело вдруг и задрожало.
— Вот слепиться буду… Как тогда? — сглатывая накопившуюся обиду, сказал Василий тонким голосом.
— Слепиться? — равнодушно переспросила сквозь зубы Анна и пнула ногой большой красный мухомор. — Носом учуешь… На-а-й-дешь!
— Кого это? — крикнул Василий, а сердце его застучало. Перед ним замелькало грустное заплаканное лицо Чоччу, встали в памяти ее слова и вся их былая жизнь. Если Анна не хочет жить вместе — он останется с Чоччу, возьмет Ниру и останется.
Василий хрипло вздохнул, пропустил жену вперед, закурил трубку и до самого стойбища шел понуря голову.
— Я сегодня богатая… Ха-ха!.. Я сегодня веселая! — встретила их Чоччу. — Давайте весело гулять… Давайте вино пить. Сегодня веселая будет ночь.
Она нарядилась во все лучшее. Синий, весь в позументах, камзол, большой крест на бисерном нагруднике, крупные серьги в маленьких ушах, туго закрученные, сложенные на голове косы.
— Давайте не в чуме. Давайте под сосной… Ночь теплая.
Чоччу, чуть откинув стройный стан, легкой поступью ходила от чума к сосне, где разложен огромный костер.
Анна была молчалива. Она, прищурившись, с злобной завистью смотрела на Чоччу.
Сегодня Чоччу красивее ее.
— Ну, чего ты? Пей! — весело крикнула Чоччу.
Анна выпила, крякнула и подала чашку:
— Еще! — выпила, крякнула. — Еще!! Давай скорей еще!
— Станем песни петь! — сказала задорно Чоччу.
