Зед радушно принял нас у себя дома. Играл «Лед Зеппелин» — одна из пленок, которые Зед записал с радио несколько лет назад. Это был блюз «Путешествие вдоль реки», который не вошел в альбомы и был выпущен только двадцать пять лет спустя, когда «Би–би–си» опубликовала, наконец, старые записи на компакт–дисках.
Нас окружали следы «лед–зеппелиновских» будней: записи их выступлений по радио, бутлеговские лонг–плеи из Торонто и Токио. Стены комнаты Зеда были увешены плакатами и статьями из газет. В рецензии из подпольного журнала говорилось, что Джимми Пейдж вытворяет с гитарой не слыханные прежде вещи. Мне это понравилось.
— Ничего футболочка, — сказал Зед Черри без всякого сарказма.
Черри, казалось, было приятно, но от смущения она ничего не смогла ответить.
За шесть дней до концерта возбуждение становилось заметно даже в Зеде. Оживленно рассказывая о предстоящем событии, он делался больше похож на нас с Грегом. Сюзи сохраняла хладнокровие. Она никогда не впадала в возбуждение.
Мы просто не могли дождаться. Роберт Плант собирался появиться и спеть «Лестницу в небо». Зед кинулся ставить «Лестницу в небо» так, чтобы можно было представить, как это происходит: он изображал Роберта Планта. Мы ринулись в совместную фантазию — о том что мы видим, как они играют. Зед был отличным Робертом Плантом. Он был также и отличным Джимми Пейджем. Такой он был талантливый.
— Можно я приготовлю чай? — сказала Черри.
— Само собой, — ответил Зед, вздрогнув, потому что ему пришлось оторваться от роли Роберта Планта.
Черри было четырнадцать, а выглядела она младше.
— Мне исполнится пятнадцать ко времени концерта, — раздраженно твердила она. Я уже заметил, что она безошибочно говорит не те вещи. Только человек с пониженной чувствительностью попросил бы чаю на такой ранней стадии изображения Роберта Планта. Она торопливо ушла на кухню.
Сюзи было шестнадцать и выглядела она старше. Она села на диван и взяла Зеда за руку.
— Извини, что привела Черри.
— Не переживай, — сказал Зед. — Она мне нравится.
Зед жил в таком же доме, как я. Бо́льшая часть Бишопбриггса была застроена частными домовладениями, домами Уимпи, как мы называли их по имени строителя. Это были маленькие полуотдельные здания. «Полуотдельные» — значит, что они как бы слеплены попарно. Все они были на одно лицо — иные побольше остальных, но все облицованы штукатуркой с наполнителем из каменной крошки, все — с красными черепичными крышами, и все — с маленьким садиком сзади. На холме над нами находился Окинарн, обширный район муниципальных домов, тоже двухквартирных.
Я никогда задумывался о Бишопбриггсе — разве только думалось, что это скучное место, где ничего не происходит и некуда пойти. Много лет спустя, уже переехав в Лондон и опубликовав книги, я отправился в Глазго на встречу с читателями.
— А муниципальное жилье в ваших книгах о Брикстон–стрит — такое же, как муниципальное жилье в Глазго? — спросил кто–то.
Я ответил, что нет, другое, и к тому же я никогда не жил в муниципальном жилье в Глазго. Я вырос в полуотдельном доме в Бишопбриггсе. Тут зал засмеялся, потому что, видимо, считалось, будто Бишопбриггс — довольно богатый район, и там растут не так, как в настоящем Глазго. С этим не поспоришь.
Черри вернулась с кухни с чайником и игрушечным роботом. Я застонал. Похоже, не было ни одного некрутого, неклевого поступка, который не совершила бы эта девчонка. Мы собирались поговорить о концерте, а не играть с заводными роботами.
— Он работает? — спросила Черри.
Зед покачал головой.
— Где ты его взял?
Зеду явно было не по себе, и я его понимал. Даже самый клевый парень в школе не хочет, чтобы малолетние девчонки спрашивали его об его игрушках.
