— Так все-таки, — прервала затянувшееся молчание Яна, — зачем ты пришла?
Сестра посмотрела на нее долгим взглядом и низким голосом спросила:
— Что случилось?
Яна изумленно воззрилась на нее:
— Случилось? С чего ты взяла?
— Перестань, — махнула рукой Маринка, — ты же сама знаешь…
Ну вот, мысленно застонала Яна, началось. Маринкины любимые разговоры об их близняшной близости. Она, дескать, ее чувствует, как бы далеко друг от друга они ни находились. Просто ночью просыпается, садится в постели и судорожно пытается сообразить, отчего вдруг вскочила. И не находит ответа. Потому что его нет. Все в ее жизни прекрасно. Но уснуть никак не может. И тогда она понимает, что есть только одно объяснение происходящему — Яна. Что-то с ней. И надо к ней бежать. Срочно. Теряя носки и тапочки на бегу. Сколько раз Яна слышала эти бредни! И вот опять начинается. Хотя… сегодня-то Маринка попала в точку. Случилось. Вот только признаваться в том, что это действительно так, Яне страшно не хотелось. Особенно Маринке.
— Ты опять за свое, — буркнула Яна, допивая кофе.
Маринка промолчала, только вновь окатила ее внимательным взглядом. И так странно улыбнулась, что Яна вздрогнула. Что это было? Она тряхнула головой, прогоняя наваждение. Какая-то несуразная мысль о том, что роднее у нее никого и нет, так почему бы и не…
— Расслабилась бы ты, — шелестела сестрица, — и поговорили бы…
Яна почувствовала, как по всему телу пробежали волны тепла. Она откинулась на спинку кресла и пристально взглянула в Маринкины глаза. Светло-карие, с болотной прозеленью. Это было их единственное отличие — глаза. Серые у Яны и каре-зеленоватые у Маринки. Мамины и папины. Яна всегда завидовала сестре — свои серые глаза казались ей такими обычными. Серые у всех, ну, хорошо, у многих, а вот пятнистые, такие, как у Маринки, Яне не встречались ни у кого. Когда сестра щурилась, глаза темнели и зелень совсем уходила из них, Маринка становилась похожа на японку. Сколько раз в юности Яна пробовала повторить это. Гримасничала перед зеркалом и так и эдак — ничего не получалось. Прищур, конечно, выходил, но восточная загадочность не проступала, как ни старайся. И оставалась она сероглазой простушкой. А ведь в остальном — одно лицо с Маринкой.
— Перестань, а, — поморщившись, предложила Яна.
— Вересова, — усмехнулась Маринка, — меня твое упрямство поражает. Не хочешь смириться с неизбежным.
— Это с чем, интересно было бы знать? — вяло спросила Яна.
— Я чувствую тебя, — ответила сестрица. — Как бы ты этому ни сопротивлялась. — Она сделала крохотную паузу и добавила: — И ты меня чувствуешь. Разве нет?
Яна отрицательно мотнула головой. Хоть режь ее — они никогда не согласится с Маринкой. Во всяком случае вслух.
На самом же деле Маринка была права. Есть что-то между ними. В слова никак не оформишь, оно витает в воздухе, кажется, стоит только руку протянуть, и поймаешь, сожмешь в кулаке, потом приоткроешь его, а оно там колотится… Никогда, никогда Яна руки не протягивала и ничего ловить не пыталась. Ей было страшно, как страшно все необъяснимое. Маринка же безбоязненно обращалась с этими невидимыми процессами, безбоязненно, небрежно, как с кастрюльками на кухне. Вертела их и так и сяк, вглядывалась в них, теребила их и все время пыталась навязать их Яне, по бестолковости своей думая, что раз ей самой без этого никак не обойтись, значит, и Яне это нужно позарез.
А Яна прекрасно жила и без этой мистики. Реальная жизнь, сегодня и завтра — вот что существует, все остальное — выдумки. Игра воображения. И если теперь Яна промолчит в ответ на Маринкины расспросы, та уйдет не солоно хлебавши. И через пару часов забудет о том, что ей привиделись проблемы у любимой сестрицы. По-другому и быть не может. Потому что все эти видения Маринка выдумала. Вот только Яна внезапно почувствовала странное желание признаться сестре, что да, случилось. Не успела она даже додумать эту мысль до конца, как губы ее сами произнесли:
— Димка исчез.
— Что? — удивленно воззрилась на нее Маринка. — Какой Димка?
— У нас их что, — огрызнулась Яна, — много?
