Это произошло задолго до того, как были изобретены газовые горелки «друммондова света» и ляписный карандаш.
Задолго до того, как на экраны вышли фильмы «Развод по-итальянски» и «Свадьба по-болгарски».
Задолго до того, как с прилавков магазинов исчезли осетровые и появилась угольная рыба, палтус, умбрина и бельдюга.
Задолго до того, как футболисты впали в сентиментальность и после каждого забитого мяча стали целоваться, как институтки, сдавшие экзамен по изящной словесности.
Шёл по девственному доисторическому лесу доисторический бородатый Брюнет и вдруг услышал из ямы, которая служила ловушкой для зверей, крик о помощи:
— Игомоп!
На дне ямы лежал угодивший туда, видимо, по рассеянности или близорукости доисторический бородатый Блондин.
Брюнет вытащил пострадавшего из холодной и сырой ловушки, завернул в снятые с себя шкуры и отнёс в пещеру, где отпаивал Блондина чаем из сушёной доисторической малины и растирал его растопленным жиром ихтиозавра.
Через некоторое время, возвращаясь с охоты, выздоровевший Блондин увидел лежащего в траве Брюнета. На груди у последнего зияли кровоточащие царапины — следы тяжёлой неравной схватки со страшным зверем.
— Игомоп! — попросил Брюнет.
— Ыт лешп, — равнодушно ответил Блондин и не спеша побрёл со своей добычей дальше.
Это был не блондин, а негодяй.
Так в человеческом роду возникло явление, позже получившее название: свинство. В смысле — чёрная неблагодарность.
С тех пор прошло премного-много лет. Росла и крепла цивилизация. В числе множества мудрых и полезных вещей были изобретены ротационные машины и радио.
На ротационных машинах стали печатать газеты с морально-этическими статьями. А по радио стали передавать беседы, как вести себя в обществе и можно ли пить коктейль через край бокала или обязательно тянуть его только через соломинку.
А свинство осталось. В той или иной мере.
… Много лет преподавала в школе учительница С. Старательно сеяла разумное, доброе, вечное. Вкладывала в любимое дело всё время, все силы, всю душу.
Академиков, адмиралов и маршалов среди её бывших учеников не было, но просто хороших специалистов — штатских и военных, — ребят, вышедших в люди, можно насчитать много.
И вот наступил момент грустный и торжественный, учительницу провожали на пенсию.
Проведя последний в своей жизни урок, она пришла в зал, где в её адрес, должны были прозвучать тёплые благодарственные, слова.
Но проводы вышли серенькими. Кто-то невнятно сказал «от имени и по проучению». Кто-то сделал заявление «по поручению и от имени». Потом учительнице в знак высокой оценки её долголетних трудов преподнесли подарок — старый, невесть в какой пыльной кладовке раздобытый на этот случай самовар. Покипел за свою длительную сознательную жизнь! Попускал пару! И давно ушёл на покой.
Дальше включили радиолу, танцевали «Школьный вальс». Непринуждённо работая ногами, тихо подпевали: «Учительница старая моя…»
А старая учительница сидела в тёмном уголке, где висели регланы и макинтоши, и плакала. Грубо, жестоко обидели её этим самоваром. Не дорог, говорят, подарок, а дорога любовь. Любви не чувствовалось. Не проступала она сквозь тусклые медные самоварные бока.
Подруга учительницы написала письмо в редакцию. В нём она поделилась мыслями по поводу происшедшего. Редакция переслала письмо в местный оно. А оно помедлил и ответил: действительно, мол, имело место непродуманное, с точки зрения ритуальной, отношение к факту проводов учительницы на пенсию, Боже, как иные умеют утопить здравый смысл в нейтральных коллежско-департаментских выражениях! Но ошибка исправлена: учительницу вызвали и дали ей «часы наручные». Из дальнейших сообщений стало известно, что самовар сдали в утиль.
Некрасиво получилось у вас, дорогие блондины. Дело, как вы понимаете, не в стоимости предмета. Можно было и без предмета, но с душой.
О случае в школе я рассказал мастеру участка машиностроительного завода… Вопрос для него оказался больным.
— Вот и я скоро уйду, — произнёс он. — Но знаю, что подумают обо мне и что скажут. Наконец-то, мол, отчалил, старый придира. Давно пора. А какой я придира? Требую., учу. Иначе разве имели бы люди на моём участке такие высокие разряды? А благодарности не жди. Вот Максимка из второй бригады, молодой парень, — сколько я ему помогал, болел за него. А на днях знаете как он мне ответил? «Что ты, говорит, Прокофьич, лезешь в мою работу?» А я ему: «Учу тебя. И не в первый раз. За это не огрызаются, а «спасибо» говорят». А он: «Что это вы про «спасибо»? Вам за это зарплату платят»…
