— Подожди, подожди! — перебил Стремянкин. — Что в мастерской делали? Долго там были?
— Минут пять. Он даже ни с кем не говорил. Архитекторы на обед ушли. Походил, посмотрел проект вашей гостиницы и уехал.
— Ну, а о проекте что-нибудь сказал?
— Нет, — ответил Володя. — Так. Два слова…
— Каких? — насторожился Стремянкин.
— Разглядывал верх и сказал: «Без шпиля?»
— И всё?
— Всё.
— А как это… с одобрением?
— Я что-то не понял.
— Ну-ну, вспомни! Повтори его тоном.
Володя помолчал, а затем, подражая голосу Степана Саввича, произнёс:
— Без шпиля?
— Ага, значит, он недоволен, — заключил Стремянкин.
— А может, я ошибся? — засомневался Володя. — Не точно воспроизвёл?
— Вот-вот! Уточни. А впрочем, дорогой, давай дойдём до горкомхоза. Тут близко. Побеседуем, в общем.
В горкомхозе Стремянкин застал своего заместителя Шмакова и заведующего сектором Талая. Введя их в курс дела, он попросил:
— Ну-ка, Володя, проиграй это снова. А Талай со Шмаковым пусть слушают…
— Смешной вы народ, — сказал Володя. — Но коли настаиваете — пожалуйста: «Без шпиля?»
— По-моему, здесь звучит радостное удивление, — заметил Шмаков. — Слава богу, мол, стали без шпилей строить, надоели они…
— Не совсем так, — возразил Талай. — Скорее огорчённое недоумение: такая гостиница, высокое здание, с башенкой — и не увенчано иглой…
— Я как-то этого не уловил, — сказал Володя. — Интонация вроде была другой.
— Другой? Ну, ну…
— «Без шпиля?»
— Во! Теперь я ясно чувствую удивление, переходящее в осуждение.
— Нет, ты не нрав, Талай. Это — удовлетворение, переходящее в одобрение.
— Неопределённость какая-то. А если он так просто сказал?
— Ты что, с ума сошёл? Разве может Степан Саввич сказать так просто?
— Тогда проще всего — позвонить ему.
— Зачем звонить?! — раздражился Стремянкин. — Что мы, сами ничего не понимаем в архитектуре?! Володя, милый, ну-ка, повтори ещё раз…
1961
У нас в квартире произошёл спор. Между мною и соседом Митюковым.
В воскресенье прибегает ко мне этот Митюков и показывает газету.
— На, — говорит, — Степаныч, почитай. Вот придумали! Вот головы!
А в газете написано про то, что в Московском энергетическом институте сделали машину, которая экзаменует студентов. По виду на телевизор похожа. Опускаешь в неё свою карточку, и на экране появляется билет. Отвечаешь, и она тебе — новый вопрос. Так штук двадцать подряд. А потом этот автоматический экзаменатор выводит отметки…
— Ну, каково! — говорит Митюков, и в глазах его — шальной восторг. — Вот машина, Степаныч! А? И как хитро задумана: она принимает только чёткие, конкретные ответы. Отвечай точно, называй точно, иначе — двойка. Как тебе эту дырку — двойку пробьёт на карточке, так и будешь ходить, словно шофёр, нарушивший правила… Ой-ё-ё! И тут уж ни знакомство не поможет, ни хитрость. И не оправдаешься: профессор, мол, был в дурном па— строении. У машины всегда одно настроение: на какое настроили, такое и будет.
А я говорю Митюкову:
— Радуешься, да? А что тут радоваться? Это только к зубрёжке может приучить. Формализм какой-то. Если бы я таким машинам отвечал, у меня бы и диплома никогда не было. Потому что я не зубрил.
Я считал всегда так: мозгами надо шевелить, соображать! Идёшь, бывало, на экзамены, допустим, по истории. Выучить ничего не успел. В голове пусто, как в стратосфере. И всё-таки двойки не схватишь, не провалишься.
А на экзамены я всегда являлся последним, часов в десять вечера. У преподавателя к этому времени уже круги в глазах и в животе перекличка. Даёт тебе билет. Например, «Бородинская битва». Ну, это две минуты подумать. Я хоть сейчас без подготовки на такой билет отвечу. Хотите?
«Бородинская битва была при Бородине. Тот год, когда она произошла, навсегда войдёт в историю. Здесь столкнулись две сильнейшие армии, и победа должна была достаться той, которая сильнее. В назначенный час те пошли на наших. Наши бились стойко, мужественно, отважно и покрыли свои знамёна славой, почётом и уважением. Нет необходимости говорить, какое это было грандиозное, я бы даже заметил — колоссальное сражение! О нём хорошо рассказано в художественной литературе. Особенно это ярко у того писателя, который это сделал лучше других. И сегодня спросите у любого колхозника, что такое Бородинская битва, — он скажет. Спросите у любого рабочего — он скажет…»
