— Так сын Сигурда мертв? — с интересом осматривая обвал, спросил Конхобар, поплотнее закутываясь в теплый, подбитый волчьим мехом, плащ.
Старший друид лишь презрительно сплюнул.
— О нет, конечно же, нет, мой молодой друг, — с усмешкой ответил он. — Что проку нам в его смерти? В его настоящей смерти, я хотел сказать. Три дня тело сына ярла будет лежать без движения и без души. А на третий день… На третий день…
— Ты сам вселишься туда, о мой друид! — догадался узколицый. — И завладеешь телом. А я буду верно служить тебе. Тебе — в новом обличье. Но что ты сделаешь со своим старым телом?
— Ты все правильно понял, Конхобар. — Форгайл Коэл внимательно осмотрелся вокруг. — А по поводу моего тела не беспокойся — оно вовсе не останется таким, как сейчас.
Друид улыбнулся, и Конхобар увидел, как из уголков губ его полезли вдруг желтые клыки, скулы вытянулись, а из груди вырвалось злобное глухое рычание.
— Волкодлак! — в ужасе прошептал Конхобар. — А я-то думал, что это древнее искусство давно утрачено.
— Да, утрачено, — возвращаясь к привычному обличью, кивнул Форгайл Коэл. — Но не всеми. Волк уйдет в леса, а ты, друг мой, скажешь в усадьбе, что я уплыл обратно в Ирландию с Рекином. И сегодня же смиренно попросишься в род Сигурда. Будешь тише воды, ниже травы — пока. Потом же… потом узнаешь. Думаю, тебе не трудно будет стать родичем будущего молодого ярла. Хозяйка Гудрун смотрит на тебя как чайка на гнилую рыбу.
Конхобар самодовольно ухмыльнулся.
— Тихо! — Форгайл приложил палец к губам и прислушался. Где-то поблизости, за деревьями, послышались голоса.
— Нам пора, — кивнул друид. — Мне — в лес, а тебе — в усадьбу. Вот… — Он снял с пальца небольшой серебряный перстень с голубым камнем. — Спрячешь там, где кувшины. До скорой встречи, Конхобар.
— До встречи, о мой друид, — эхом откликнулся узколицый.
Хельги обнаружили только к вечеру. Харальд Бочонок и Ингви Рыжий Червь пошли по следам. Выйдя к ручью, они наткнулись на следы обвала. Сдирая в кровь руки, оба принялись растаскивать камни — ох, и нелегкое же было дело! Но еще хуже почувствовали себя парни, когда, разбросав часть валунов, обнаружили безжизненное тело Хельги. Похоже, у него были сломаны ребра, а из пробитого черепа сочилась темная кровь. Харальд бросился к другу, осторожно приложив ухо к его груди. Сердце юного ярла еще билось…
Горем и плачем наполнилась усадьба бильрестского ярла, когда Харальд с Ингви принесли тело его единственного сына. Страшная весть достигла ушей Сигурда еще до того, как Хельги внесли в дом. Ведь Харальд и Ингви тащили его вдоль ручья, где из проруби рабы таскали воду, мимо огородов, где женщины выбивали толстые шерстяные покрывала, мимо сараев, где тоже народу было в избытке.
Сигурд встретил процессию, как и подобает ярлу, — спокойно и с большим достоинством. Морщинистое лицо его обрамляли длинные волосы, совсем белые, такая же борода спускалась до самого пояса. Ярл опирался на резной посох и постоянно кашлял. На шее блестел золотой амулет, изображавший Слейпнира — восьминогого коня Одина. Старый ярл дышал тяжело, со свистом. Глаза его, блеклые и ничего не выражающие, вдруг взорвались огнем надежды, когда он понял, что его единственный сын еще жив.
— Лекаря! — стукнув посохом, вскричал старик. — Самого лучшего лекаря! Я знаю одного такого, он живет у Рекина. Сам лично поеду.
Приехавший лекарь лишь покачал головой, осмотрев Хельги. Все бы ничего, если б были только сломаны ребра. Но вот эта дыра в черепе… Неплохо было бы принести хорошую жертву богам.
Жертву…
Сигурд ярл усмехнулся. Об этом он и без приезжего лекаря догадался, и не один он. Велел заколоть лучшего коня — эх, какой конь был, — да что конь… Разве такую жертву ждут боги?
— Нужно принести в жертву раба, — посоветовал Приблуда Хрольв. — Вон хоть Трэля Навозника. — Он кивнул на юного раба, подкладывавшего в очаг хворост. — Все равно туп и никому особо не нужен.
— О чем ты говоришь, Хрольв? — Старый ярл осуждающе взглянул на Хрольва. — Ты предлагаешь принести в жертву за моего сына самого никчемного? Значит, вот как ты относился… относишься к Хельги?
