Ну а пока в селище с капищем Сварога лесные жители приводили своих детей – парней крепких, девушек покраше. Людно становилось на берегах Ока Земли, всех не расселишь, потому многие палатки и шалаши для пришлых устраивали. Добрыня теперь от людей сторонился: не ровен час кто-то и его узнает ненароком. На Руси он был человек заметный и значимый, а тут… хорошо, если не признают. Поэтому он отпустил бороду, тесьму с головы снял, челкой до глаз закрылся. И старался теперь от веселых посиделок уклоняться, говорил, что бережет силы для празднования дня Ярилы в начале лета, песни сочиняет.
Однако все же его позвали, когда отправлялись на обещанный ранее турий лов. И уж способы охоты вятичей на этих диких быков подивили посадника. В вольных степях южнее Киева на этих рогатых великанов совсем другие гоны устраивали. Там всадники объезжали стада, на ходу присматривая зверя, а потом с шумом-гиканьем отбивали его от остальных да разили стрелами и сулицами. Причем на открытом пространстве степей туры, как бы ни были напуганы охотниками, могли оказать сопротивление, снести силой, покалечить, а то и затоптать людей, своих опасных противников, а также их лошадей. По сути, там силы были равны, а такой трофей, как дикий тур, считался не только богатой добычей, но и победой над мощным животным. Здесь же местные выкопали в чаще яму – несколько дней копали и днище ее все кольями заостренными утыкали, а сверху накинули специально сплетенную из трав и лозы сетку, скрывавшую ловушку. Сами же разошлись загоном и стали бить в бубны, трубить в рога, орать да посвистывать. И так цепью стали окружать и сгонять с выпасов турье стадо, направляя его в сторону ямы-ловушки. А тур несется как поток – все сносит на своем пути. Обычно первым идет вожак, большой черный зверь, за ним молодые бычки, а там и рыжухи-коровы с турьими телятами. Вот так все вместе они и попадали в яму. И вожак, и следовавшие за ним. Рев и стон стоял такой, что впору самому лешему возмутиться. Только последние из стада сообразили дать крен в сторону, по пути сбив парочку неловких охотников. А в самой яме…
Добрыня лишь поглядел на это еще полуживое, ревущее в муках, проколотое и подавленное стадо, сплюнул и хотел уйти. Не дали. Окружили, похвалялись уловом. Говорили, что теперь у них будет достаточно и мяса для пиров, и ценных рогов турьих, а из костей и копыт можно понаделать рукоятей для ножей, гребней и блях для доспеха. Все пойдет в дело. А шкуры, какие себе не выберут, на торги отправят.
– Да вы добили бы их, не мучили бы бедолаг! – не сдержался Добрыня. Сам дивился, отчего такой трепетный, но добавил: – Говорите о душах зверья, так зачем же вынуждаете их такие муки испытывать? Да и леший, который туров своим богатством считает, неровен час явится и обиду выкажет.
– Не выкажет! Мы для него голову самого вожака прямо тут на шесте установим. И всегда турий бык будет в чаще, как наш дар хозяину леса.
Тогда еще долго провозились в лесу: просили прощения у туров за смертоубийство, потом добивали и вытаскивали из ямы мертвых лесных великанов. Добрыне же, как гостю, оказали честь – позволили отрубить голову турьего вожака. Сам волхв Домжар протянул ему секиру. Но Добрыня лишь плечом повел.
– Я не мясник, чтобы свежевать корову.
Домжар продолжал стоять перед ним, протягивая огромный топор, только глаза его колючими сделались.
«И что вообще служитель Сварога на охоте делает?» – хотелось спросить Добрыне, но выпендриваться не стал. Взялся за рукоять и двумя сильными, уверенными ударами отсек рогатую оскаленную голову павшего великана от мощной шеи.
Среди вятичей кто-то даже присвистнул.
– Надо же! А ведь и не скажешь, что в тебе, гусляр, столько силы. Может, и ты поучаствуешь в наших игрищах на Ярилин день?
– Ему нельзя, – строго сказал Домжар. – Если он выйдет в круг бойцов, то и его Малфрида может выбрать. А он не наш человек.
Однако тут вмешался Вышезор – нравилось этому волхву с главным спорить.
– Что с того, что чужак? А как укажет на него Малфрида, то ему волей-неволей придется в заозерье отправляться.
