А еще до того, как я отдал Протазана, мы окончательно поссорились с девочкой, подарившей мне его. Я ее разочаровал. Мне было больно слышать об этом, а ей захотелось сделать мне еще больнее, и она призналась, что Протазан никакой не сын сенбернара, а приблудный щенок: но я бредил этим дурацким сенбернаром, и она решила сделать мне приятное, потому что тогда еще не знала, какой я плохой.
— Ты думала, что я хороший, и поэтому обманула? — ошеломленно спросил я.
— Ты не умнее своего Протазана!..
Девочка оскорбленно застучала каблучками прочь от меня. Она была уверена в своей правоте… И я удивился странностям женской логики.
Четвертую собаку я купил на собственные деньги. Был промозглый мартовский вечер, я возвращался с работы домой, и на трамвайной остановке мое внимание привлек высокий мужчина с горбом на груди. Горб шевельнулся, шарф на шее мужчины вспучился, и под его подбородком возникла бородатая морда маленького фокстерьера. Это выглядело забавно; я приблизился, мужчина тоже придвинулся и неожиданно предложил мне купить фокстерьера. Я ответил, что вряд ли наскребу даже трешку; его лицо страдальчески сморщилось:
— Утром предлагали десять рублей, а позавчера я заплатил за него двадцать пять… Эх, — он махнул рукой, — все равно берите!
— Зачем же я буду вас грабить? — запротестовал я.
— Нет уж, вы, пожалуйста, возьмите! — испугался мужчина. — Я с ним целый день ношусь.
Я отдал три рубля, и фокстерьер перекочевал под мое пальто, а мужчина поведал мне, как он дошел до жизни такой. Его дочь мечтала иметь собаку, и он приобрел фокстерьера.
— Это замечательная порода! — пылко воскликнул мужчина. — С фокстерьерами охотятся на львов. Да, да, на львов! Большие собаки обычно трусливы, а фокстерьерам неведом страх. Они первыми нападают на льва, и тогда большие собаки следом!..
Мне стало ясно, что передо мной заядлый собачник, и я подумал, что просьбу дочери он выполнил с большой охотой.
— Зачем же вы отдаете его?
— Он плакал. — В голосе мужчины послышались слезы. — Он маленький и плакал ночью. А жене это не понравилось, и дочь приняла ее сторону. Вы знаете, что она мне сказала? Она сказала: «Папа, давай лучше купим золотых рыбок…» А я так привязался к нему!
— Ну и оставили бы его себе.
Мужчина почему-то обиделся и простился с фокстерьером и со мной подчеркнуто холодно. Я с жалостью и презрением смотрел вслед его понурой фигуре: он был как те большие трусливые собаки, и перед ним не было достойного примера.
В своей однокомнатной квартире на пятом этаже без лифта я мог (при желании, конечно) поселить даже гремучую змею… А все потому, что сделал осмотрительный шаг.
Я женился не на той девочке, в которую был влюблен, а на той, которая была влюблена в меня. Мы учились в параллельных десятых классах; она ходила за мной по пятам, и, не дожидаясь окончания школы, мы зашли в загс и расписались. Мои родители были против нашего брака. И вполне возможно, что им бы удалось меня отговорить. Но мы прежде поженились, а потом поставили их в известность.
У нас скоро родился сын, а через три года дочь. И я перестал вспоминать о том, что хотел иметь собаку… Но фокстерьер, вторгшийся в мою жизнь, напомнил мне об этом. И я обрадовался ему, как радуются вновь обретенному другу детства.
Дочь назвала его Чарли. Сын настаивал на другом имени. Но дочь расплакалась, и я сказал:
— Уступи, ведь ты мужчина.
Сын уступил. Бывшего хозяина фокстерьера в детстве, наверное, тоже учили уступать девочкам, и ничего хорошего из этого не получилось. Первую неделю Чарли скулил по ночам, и мы с женой уходили на работу невыспавшиеся и нервные. А когда возвращались, квартира имела такой вид, словно в ней побывали грабители. Фокстерьер оказался отчаянным трудягой и выдумщиком. Особый прилив рвения в нем вызывала обувь: одну свою комнатную туфлю я много месяцев спустя обнаружил в моторе холодильника. Сын, не отличавшийся в школе примерным поведением, утверждал, что Чарли съел его дневник. И я вынужден был поверить, так как лично наблюдал фокстерьера, дожевывавшего титульный лист флоберовской «Мадам Бовари».
