— Отбери людей, пользующихся в селении наибольшим уважением. Возвращайтесь по домам, соберите народ и скажите, что прибыл тот, о ком было речено Мирддином. Пусть склонятся перед ним и обретут благодать, как обрел ее я. — Гарри хлопнул себя по ногам.
— А как же бальи и его люди? — с опаской спросил верзила.
— Бальи связать и притащить сюда. Его людей тоже. И пусть все знают, что дерзнувший не признать Спасителя станет врагом его. И моим. — Гарри многозначительно положил руку на эфес отнятого у лендлорда меча. — И если Он — милосердие, то я — правосудие.
Верзила молча кивнул, не желая связываться с воплощенным правосудием.
— Теперь, — Гарри повернулся к лучнику, — ты. Ступай к замку, скажи, что я велю им открыть ворота!
— Но… старая госпожа… — вояка замялся. — Она ни за что не позволит сделать этого.
— Мне дела нет до старой госпожи! Пусть себе позволяет или не позволяет, что ей вздумается. Объясни своим приятелям по ту сторону ворот, что я казню всю их родню, какую найду в селении. А потом, когда я войду в стены, — и их самих. Пусть немедля откроют ворота. Уже смеркается, а Федюня должен ночевать в замке. Здесь будет его столица — не о том ли говорит этот флаг? — Он указал на алое полотнище, трепетавшее над башней.
— Я сделаю все, как вы велите! — повинуясь командному тону апостола нового пророка, склонил голову лучник и поспешно бросился к узкой насыпи, ведущей от городского палисада к надвратной башне.
— Что ты им приказал? — приблизился к Гарри Кочедыжник, наконец обретший твердую почву под ногами.
— Я велел им позаботиться о ночлеге и провианте. Вон нас сколько! Ни о чем не беспокойся, я все сделаю в лучшем виде.
— Но к чему? Мы пришли домой к этим людям, как добрые гости к радушным хозяевам. Нам следует с почтением просить их уделить нам толику от хлебов своих, а затем смиренно проститься с щедрыми хозяевами и идти своей дорогой.
— Но как же все эти люди? Они поверили тебе, вступились, презрев гибель и кары. Если ты уйдешь, оставив их, их всех перебьют.
— Но я не хотел этого! — Федюня жалобно поглядел на соратника. — Я лишь пытался втолковать, что им следует бороться не со мной, а с собственным страхом.
— Они преодолели страх и теперь будут идти с тобой до конца, даже если ты поведешь их на штурм самого Лондона, а не этого замка.
— Я не хочу ничего штурмовать! — В глазах Кочедыжника блеснули слезинки. — Я хочу поговорить со своими друзьями!
— Для меня всегда честь говорить с тобой!
— Нет, ты не понял. С тем рыцарем и его собратом.
— Которые пытались схватить тебя? — нахмурился Гарри.
— Напротив, они лишь хотели спасти меня. Это мои друзья.
— Какие странные друзья! Хорошо. Сейчас они в обозе, там. — Он махнул рукой в неопределенную даль. — Но как только мы разместимся на ночлег и я смогу обеспечить твою безопасность, приведу их.
Старец Амвросий не хотел отправляться в поход на Тмуторокань. Годы брали свое, и подчас ему казалось, что только закаленный жизненными испытаниями дух заставляет еще двигаться дряхлое тело. Но воля Святослава была непреклонна.
Вернувшись из похода к Светлояр-озеру уже Великим князем, Мономашич, казалось, растерял по дороге прежнюю бесшабашную удаль, ему больше не с кем было состязаться ни в доблести, ни в радушии. Брат теперь сидел на троне за тридевять земель, отец и вовсе обитал в водах священного озера в зачарованном граде Китеже. Иногда он являлся Святославу во снах, беседуя о жизни и давая советы, но всякий раз Святослав не ведал, то ли впрямь отец и с того — иного — света заботится о нем, или же то демоново смущение, злое коварство, и враг рода человеческого видом мудрого Владимира Мономаха терзает душу его.
В такие часы Святослав просыпался в холодной испарине и до рассвета стоял на коленях у образов, шепча молитву. И только речи благочинного старца Амвросия приносили покой и ясность духа. Стоит ли удивляться, что опричь статных молодцов кованой рати Святослав пожелал взять в поход древнего годами старца.
Амвросий, никогда не имевший собственных детей, молодых княжичей-близнецов Мстислава и Святослава любил, как любил бы сыновей. Но то, что некогда услышал он от василевса Алексея Комнина, батюшки нынешнего повелителя ромеев, за многие годы не стерлось в его памяти. Подозвав к себе монаха-чернеца, император негромко сказал: «Русь — спящий лев. Ежели очнется она ото сна, то не чудь с мерью, не степные волки-печенеги для нее добычей станут, а земли ромейские. А уж при Мономахе и сынах его пробуждения всякий час ждать можно. Посему от слова твоего зависеть будет — ждать ли нам нового Аскольда и Олега под стенами Константинополя, или жить спокойно, если только возможно ожидать покоя, обитая в кругу воинственных и завистливых варваров».
